«А я ведь такой твоей подругой и была, — догадалась Лена, — мне потом Ира выложила некоторые свои откровения, но, как видишь, дружим, с удовольствием даже. Говорить „не переживай“ без толку, все равно ведь будешь переживать, но все равно не переживай, мне кажется, все равно найдешь кого-нибудь, почти все рано или поздно находят. Или ты действительно рано начала искать. В школе не каждый начинает встречаться с кем-то, согласись. Ну, вот сколько пар у вас в классе? Пара штук, насколько знаю, да и те распадутся, когда до вуза дойдет, все равно нужно какое-то равновесие для этого всего, знать, чем человек собирается заниматься дальше, что он на самом деле за воротами школы, за скобками оценок в дневнике и похвал учителей. Какая-то самостоятельность нужна, нужно видеть, насколько человек действительно решает что-то. Так мне кажется». Владимир кивал, кивала и Аня, Никита не кивал, потому что давно уже незаметно отключился сам и был вынесен за кулисы, на кресло-кровать в спальне Владимира и Лены.
«Еще я не знаю, как бабушка с дедушкой, — призналась Аня. — Им трудно будет объяснить».
«Анечка! Они после войны родились, не знаю, что им там трудно будет объяснить. Они такие вещи видели, такое переживали, что это просто смешно даже переживать за такое, — проникновенно сказал Владимир. — Что уж более дикое может быть, чем кукурузу на Урале пытаться выращивать? А они выращивали. И ветвистую пшеницу пытались выращивать. И это только в пионерском возрасте, не говоря уже о том, что во взрослой жизни. Они столько видели, что сомневаюсь: не то что на их сильное удивление, просто на их удивление не рассчитываю, честно говоря».
Веру Аня тоже не очень всполошила, не было ни паузы во время развязывания шнурков, ни какого-то обдумывания, когда после слов Ани Вера молниеносно выдала сварливым голосом: «Я тоже лесбиянка. Потому что мужиком Женечку назвать никак нельзя. Он от „Лунной сонаты“ и „Зеленых рукавов“ носом шмыгать начинает, не знаю, какие у него картины там перед глазами во время этого. Кто она хоть?» Аня объяснила, и Вера, снова совершенно не думая, предложила: «Давай махнемся». Всегда, если Верочка принималась разбрасываться такими словами, Владимир и Лена бросались упрекать ее в безоглядной черствости, потому что за все эти годы как-то прониклись Женей и, несмотря на все слова про будущее, которое рушит школьные парочки, школьную дружбу и все такое, не сговариваясь даже друг с другом, надеялись, что наблюдают будущего зятя в лице Жени — к нему не нужно было привыкать, не нужно было знакомиться и привыкать к его родителям тоже, было, тем более, сами собой как-то прошли несколько совместных посиделок. В любом случае, спор с Верой заканчивался тем, что аргументы Владимира и Лены упирались в то, что у Жени может закончиться терпение, на что Вера всегда отвечала: «Ну и на кой он тогда нужен с таким маленьким запасом терпения, когда еще ни до свадьбы, ни до детей не дошло? И он, кстати, тоже не подарочек».
Оставаться в гостиной, пока девочки шушукались у себя, оказалось почему-то неловко, Владимир, конечно, ходил туда-сюда, то вроде как в туалет, то за кофе, то еще что-то там себе придумывал, чтобы перехватить обрывок разговора. То, что его беспокоило, он все же выдал Лене: «А может, правда внимание к себе привлекает, просто сама еще этого не понимает, может, ей так проще, чтобы не спрашивали, когда мальчик появится, все такое?» «Так тяжело, что ли, принять? — слегка удивилась Лена. „Пытаюсь рассмотреть все варианты. Все равно же соперничество между ними есть как-никак. Она, может, и не осознает этого. Какой только ведь фигни не бывает. Насмотрелась, там, чего, решила так пострадать. Я принимаю, просто боюсь, а вдруг она сама себя обманывает, из-за того что, ну, всяко ее задвигали всю жизнь. А она у нас очень упрямая, она всю жизнь так может прожить из-за своего упрямства. Сколько, вот, женщин наоборот живут с мужем, хотя на самом деле не должны, тоже, вот, из упрямства этого, чтобы казаться всем такой хозяюшкой, а сейчас в другую сторону мода пошла“. „Мода, блин“, — только и могла сказать Лена, чтобы Владимир озадаченно притих.