Он запрыгнул на скутер Чаннаронга и помчался на пристань. Никто здесь не бронирует билеты на паром. Если кто-то бронирует, то только немцы. Люди просто приходят и покупают билеты в кассе. А если нет мест, то просто ждут следующий паром. Здесь никто никуда не спешит…

Он не мог поверить, что она вот так запросто встала утром, после их ночи, полной интимности, упаковала быстренько свои вещички и исчезла из его жизни. Даже не попрощавшись. Как будто сбежала. Он не мог найти себе места. Он тосковал по ней. Лежал в гамаке, курил и вспоминал их разговоры. Иногда вставал и входил в ее домик в поисках каких-нибудь следов. Какого-нибудь объяснения. Какой-то спрятанной подсказки, которую он, может быть, пропустил. По ночам он просыпался и ждал, не раздастся ли свист.

Он должен был оттуда уехать.

В Стокгольм он вернулся через неделю. Попросил Чаннаронга, чтобы тот отвез его на скутере к пристани. Потом на пароме добрался до Сураттхани на материке, оттуда поездом доволокся до Бангкока. Два дня он ждал в аэропорту свободное место на самолет до Стокгольма.

Прилетев, первые несколько дней он не выходил из дома. Ему все время было холодно. Он просыпался, когда было еще темно, вставал, пил кофе, что-то ел, возвращался в постель и просыпался снова, когда опять было темно. Стокгольм в январе казался хмурым, мрачным и холодным – краем вечной темноты и хронической печали.

Шимон не знал, что ему делать со своей жизнью. Предложения работы, которые ему регулярно поступали, не имели ничего общего с его образованием. Он не имел и не хотел иметь понятия, что может делать философ с университетским образованием в должности «офисного работника» в фирме, которая занимается страхованием автомобилей, или «старший референт» в городском бюро контроля за строительством дошкольных учреждений. Его собственные резюме, которые он на протяжении нескольких лет рассылал по институтам Швеции, либо оставались без ответа, либо на них приходил лукавый ответ, что «в настоящее время наш институт не планирует трудоустройство новых преподавателей по этой дисциплине, но в ближайшем будущем ситуация может измениться, о чем мы вас немедленно проинформируем». Это ближайшее будущее, однако, никак не наступало. Его одолевали приступы бешенства, а потом фрустрации, как тогда, когда он в очередной раз отказался от предложения занять должность – на этот раз помощника редактора в газете для гольфистов, а в службе занятости ему предложили переучиться на массажиста с «возможностью финансирования обучения на физиотерапевта при условии обязательного трудоустройства в течение пяти лет в доме престарелых». Он отказался от столь заманчивого предложения, и ему урезали пособие.

Он никак не мог забыть Самуи. Он тосковал по Александре. В мае он поехал в Польшу. На автомобиле до Истада, потом паромом до Свиноустья, а потом дальше – до Вроцлава. Он знал, что она оттуда родом. Он садился на лавочки в разных местах города и просто смотрел на людей. Потом катался на автобусах. Проехал, наверно, по всем маршрутам. И утром, и в полдень, и вечером, и ночью. Он выходил на автобусных остановках, толкался в толпе, вглядывался в каждую женщину. Александра была начитанная, образованная. Она прекрасно говорила. Это навело его на мысли, что она принадлежит к научному миру. Он бродил по коридорам университетов, сидел в аудиториях, спрашивал о «пани Александре» во всех деканатах.