– У души нет костей, – резонно вставляет мама Ева.

– Еще как есть! Они и держат весь каркас.

– Ну-с… – присвистывает она. – Каков итог?

– Горько молодым! – выкрикивает папа Тит, подрывая на ту же волну весь зал.

Целую, конечно. Сегодня уже не в первый раз и далеко не в последний, но с тем же неуёмным голодом. Не могу насытиться тем, что Маруся полностью моя.

Отныне и навсегда полноправная часть меня. Большая часть.

40

Ярослав

Судя по танцам, эту свадьбу запомнят все. У папы Тита либо водка заговоренная, либо все же дар внушения, как шаровая молния. Приложила всех нехило. Зато к нам с Марусей, как она и просила, градус внимания разительно слабеет.

Не могу на нее насмотреться. Да, вот так банально и по-пацански сопливо, глотаю свой извечный, но сегодня в разы усиленный восторг. Ярче солнца она. Ослепляет и в макушку прикладывает.

– Марусь, когда там уже главный шабаш? – пытаюсь пробиться через слои пышной ткани к ее бедру. – Я поплыл.

– Тихо ты, Ярик, – шипит, потом и вовсе пищит, когда добираюсь-таки до затянутого в тонкий капрон колена.

 Хорошо, что никому до нас нет дела.

– Сама ша, святоша. Черт с этим платьем, есть риск опрокинуть стол.

– Вот именно… Наверное, еще немного, и можно будет уйти.

– Да, еще немного подождем.

Рано расслабились, как оказывается. Решили, что все самое трудное позади. Понимаем, что ошиблись, когда с бокалом поднимается мама Ева.

– Это, наверное, первое и последнее, что я скажу во всеуслышанье, как тост, – она берет паузу, мы с Марусей в это время поднимаемся. – Трудно быть мамой. Не здесь, не здесь, – касается плеч и виска поочередно. Затем кладет ладонь на сердце. – Здесь, – слышу дрожащий вдох Машки и понимаю, что просить ее не плакать бесполезно уже. – Дети уходят. Это естественное и ожидаемое течение жизни. Первое время тяжело слушать тишину и входить в пустую комнату… Папа бодрится, – кивает на Адама Терентьевича, – только ему тоже непросто отдавать своего ребенка другому человеку. Кто нас знает, понимает, что мы… нестандартные, слегка сумасшедшие родители. Единственное, что нас усмиряет и радует – то, что Машу забирает Яр. Другому не отдали бы, – в который раз отмечаю, что смешно всем, кроме меня. Просто стараюсь ровно дышать. – Не обижайте друг друга. Что бы ни случилось, будьте так же, как в детстве, против всего мира, но вместе.

Едва мы пригубляем шампанское и свободно выдыхаем, на большом экране появляются Машкины детские фотографии. Невольно ржу, поймав взглядом кадр, где она вся в зеленке. Затем вижу следующие кадр за кадром снимки с папой Титом и понимаю, к чему идет. Он то с девчачьими ярко-розовыми резиночками в волосах, то в костюме супергероя. Маруся, ясное дело, рядом с ним еще трешовее одета. На многих фотографиях нахожу себя. Увековечен и выставлен на общее обозрение, например, наш незабываемый поход в горы, во время которого я свалился и счесал лоб. На снимке зло щурюсь, чтобы сдержать слезы. А святоша озабоченно прижимает к сочащейся ране лист подорожника.

– Смотри, смотри, пока я тебя спасала, они смеялись и фотографировали, – иронизирует она, так чтобы все услышали.