– Правда, недавно Сократ получил нагоняй, – продолжала, смеясь, Татьяна Михайловна.

– А что натворил то? – спросила Ленка.

– Я решила угостить своих домочадцев аппетитной курочкой. Ну, ты знаешь, как готовит это блюдо в духовке. Я приготовила так, что хоть натюрморт пиши. И что ты думаешь? Этот разбойник стащил её прямо со стола, зацепил ее когтем и тянет за собой, как бурлак на Волге, всю извалял по полу, – женщины дружно рассмеялись, – оставил нас, негодяй, без ужина.

Вот скажите мне, зачем было рассказывать об этом постороннему человеку, пусть даже и подруге? Стыдно же. Это наши внутрисемейные дела. Зачем трезвонить нра всю Ивановскую? Даже как-то неудобно стало. Лена чёрт знает что подумает обо мне.

Она вдруг перестала улыбаться и говорит:

– Вспомнила, в моем детстве такой примерно такой случай был. До сих пор не могу забыть, как вспомню, так слезы на глаза наворачиваются. Жил у нас кот, я его обожала, души в нем не чаяла, и спала с ним, и завтракала, в школу иду, он за мной выходит на улицу, провожает, вечером из школы встречает. И вот он тоже однажды стащил курицу со стола, а ты же знаешь, что такое курица была в наше время, это сейчас пошёл в магазин да купил без проблем, а раньше ведь покупка любого мяса была чуть ли не войсковой операцией по захвату безымянной высоты. Так вот мой батька разозлился, схватил кота за шиворот и выбросил в окно. А мы жили на третьем этаже, ты же помнишь, вроде, для кота и не высоко, но он когда летел вниз, ударился об газовую трубу и сломал себе хребет, – Ленка замолчала, прижала ладони внутренней стороной к глазам, спустя некоторое время, тихо продолжила, – я похоронила своего любимца как полагается, и еще долго не могла простить отца, даже не разговаривала с ним. Он, правда, сам сильно переживал, и после того случая больше курицу не ел ни в каком виде. Вроде как сам себя наказал.

– Ой, аж мурашки по коже, – Татьяна Михайловна смахнула слезу.

Я слушал с замиранием сердца и мысленно говорил богу спасибо за моих хозяев. Как бы меня не оскорбляли, не унижали, но в окна меня еще не выбрасывали. Оскорбления – это слова, людей же ценят не за слова, а за поступки. А поступки моих хозяев говорят, что я живу в хорошей и доброй семье.

– Татьяна, что-то мы с тобой совсем расклеились, – улыбнулась Лена, – спасибо тебе, подруга, что выслушала меня. Поеду я, пора мне уже. А то пока домой доберусь, уже ночь будет.

– Леночка, все будет хорошо, вот посмотришь, не грусти. Все непременно наладится! – женщины обнялись, и Татьяна Михайловна проводила гостью.

Глава 18

В детстве моим любимым занятием была игра в прятки. Очень занимательное занятие, скажу я вам. Бывало, заберусь куда-нибудь, все меня ищут, а я наблюдаю из своего укрытия и веселюсь. Они меня не видят, а я их вижу. Еще до моего происшествия в кабинете, когда я изодрал в клочья хозяйские документы, я любил там прятаться в библиотеке. Вы бы видели, сколько книг у моих домочадцев. Целая стена отведена под полки с книгами. Корешки книг все разноцветные, среди них не то, что меня не найдешь, там даже Пуха при желании могла бы спрятаться и остаться не замеченной. Но, эта неуклюжая собака никогда бы до такого не додумалась, да и не заберётся она туда. А на полках с книгами стояли еще всевозможные картинки, фотографии, статуэтки. Я забирался на верхние полки, прятался за какой-нибудь картиной и оттуда сверху из-за укрытия наблюдал за своими сожителями. Когда в доме становилось непривычно тихо, это означало, что, во избежание дальнейших неприятностей, пора меня искать. Свое книжное укрытие я случайно сам и раскрыл. Толкнул однажды картину, за которой прятался, она с грохотом упала, кстати, картина была под стеклом, оно разлетелось на мелкие кусочки, и тут нарисовался я, весь, как на ладони. Иными словами, беда за бедой. А потом еще и это недоразумение с документами, и все – доступ в кабинет для меня был закрыт раз и навсегда. Когда был совсем еще юным котом, я очень любил наблюдать за стиральной машиной, особенно когда в ней барахталось белье. Очень завораживающее зрелище, я мог наблюдать за ним часами. Особенно мне было интересно, как же там внутри все устроено? Моё неистребимое любопытство к стиральной машине было до определенного случая. За своей хозяйкой я буквально ходил по пятам, Татьяна Михайловна называла меня «мой хвостик». Куда бы она ни шла, я всегда был рядом. В тот день женщина занималась стиркой. В ванной она загрузила белье в машинку, захлопнула дверцу и ушла, а я не смог оторваться от захватившего меня зрелища и остался смотреть свое кино. Когда на машинке начала мигать синяя кнопочка, хозяйка вернулась в ванну, открыла дверцу, вытащила белье и начала его вешать на сушилку. Я, пока она отвернулась, быстро нырнул во внутрь и притаился. Женщина, закончив с бельем, захлопнула дверцу машинки, выключила свет в ванной и ушла. Интерес мой к внутреннему убранству машинки пропал вместе с выключенным светом. Мне вдруг стало так страшно, что шерсть начала подниматься дыбом. Я вспомнил, как хозяин рассказывал историю о своем сослуживце, страдавшем клаустрофобией и панически боявшемся пользоваться лифтом. Если лифт был пустой, он никогда в него не садился, ждал следующего, чтобы в нем ехали люди, в компании не так было страшно. А однажды, рано утром у них в офисе было назначено какое-то важное совещание. Он сильно опаздывал в тот день, и очень боялся опоздать на собрание, иначе было не миновать взбучки от начальства. Всех сотрудников заранее предупредили, что за опоздание – выговор. Поскольку до начала рабочего дня еще было два часа, то сотрудников в здании было мало, и когда подъехал лифт, он оказался пустой. Мужчина посмотрел на часы и понял, что ждать, когда подъедет лифт с сотрудниками уже поздно, а по лестнице бежать на десятый этаж вообще не вариант. Он решительно зашел в лифт, нажал кнопку нужного этажа, закрыл глаза, вздохнул и замер. Как потом он рассказывал Александру Петровичу, говорит: думал, что сердце выпрыгнет из груди. На совещание он не опоздал, но в кабинет вошел с лицом белы, как скатерть. Во время собрания пришлось вызывать скорую, с мужчиной, совершившим лифтовой подвиг, случился сердечный приступ. Вот такая она, эта клаустрофобия.