– Держи свободно, а я передам тебе его, – велел он, и, когда я послушно взяла цепь, птица в один взмах крыльев переместилась с запястья Гаэтано на мое.

Я вытянула руку и посмотрела на орла. Он сидел неподвижно, лишь повернул голову, глядя прямо мне в глаза. Наши взгляды встретились, и я увидела, что он моргнул, оглядывая меня с ног до головы. Я стояла завороженно: никогда в жизни я не была так близко к чему-то столь дикому. Казалось, он оценивает меня – совсем как Антонелла при каждой нашей встрече. Итальянская птица, подумала я, когда Гаэтано забрал его. Эта невероятная встреча как будто зарядила меня энергией.

Поднявшись на второй этаж, мы увидели, что стол накрыт и еда уже готова. Супница до краев была наполнена бульоном с тортеллини, посередине стояло блюдо с индейкой с розмарином и овощами, а на конце стола – еще одно большое блюдо с жареным поросенком.

В буфете ждали своего часа две коробки панеттоне. Бернардо украсил стол собранными мною пуансеттией и остролистом, поместив их в центр, и высокими красными свечами в серебряных подсвечниках, которых я прежде не видела. В изысканном хрустальном графине было красное вино, а в другой комнате в камине потрескивал огонь. Все было просто замечательно.

– Никогда не видела столько еды, – сказала я, когда мы все сели за стол. – А я-то думала, мы в Англии преувеличиваем!

– Мы же в Италии, – со смехом ответил Бернардо. – Мы тут любим покушать, ты знаешь…

Все сидели за столом, ребенок на высоком стуле – рядом с Иленией, Кокка и Кокко – в ногах, орел – на перегородке между гостиной и кухней, наблюдая за нами. Периодически Гаэтано вставал и, пошарив в карманах, доставал мышиную лапку или хвост и давал птице. Я со своего места смотрела на них и думала: так вот оно какое, обычное Рождество с Бернардо.

В канун Нового года Бернардо снова стоял в дверях моей квартиры и облизывался, глядя на меня в красном платье от сестер Фонтана и сверкающих туфлях на каблуках.

– Ma quanto sei bella[132], – произнес он, пожирая меня взглядом, и я зарделась от удовольствия.

Бернардо был таким молчаливым и сдержанным – для итальянца, что его комплименты были мне особенно приятны.

Я приняла приглашение Антонеллы пообедать вместе, и, хотя мне безумно хотелось почувствовать прикосновение его кожи и мы оба с трудом боролись с искушением провести Новый год вдвоем, мы все же сели в машину и отправились на другую сторону моста.

Переполненная людьми Флоренция сияла, и атмосфера была пронизана радостью. Бернардо только что отвез дочерей домой, а Алессандро – к друзьям. Он был в городе со второго дня после Рождества. Вид у него был довольный, морщины на лице разгладились после нескольких дней, проведенных с семьей.

– Сижу я вчера за столом, смотрю на всех и думаю: mamma mia, и всех этих людей сделал я! – сказал он мне, сияя от счастья.

Я почувствовала укол ревности. Не к его детям, а из-за того, что не была в их числе. Будто бы читая мои мысли, он продолжал:

– Единственное исключение – ты, cara…

И ревность испарилась. Бернардо не скупился на чувства, думала я, нет нужды драться за него с другими. Он щедро дарил свою любовь; казалось, его сердце было безграничным, всем в нем хватало места.