Взяв в руку другую бумагу с реальным положением дел в армии, составленной после дотошного опроса генералитета, Иван Антонович уже загрустил не на шутку. Взгляд вылавливал стройные ряды пунктов – перечень выглядел устрашающим, как строй бранденбургских фузилеров. Там было все – полевые кухни отсутствовали как буржуазия в СССР, казармы представляли пустынный мираж – большинство полков стояло постоем по обывателям, в лучшем случае по солдатским слободам. Жалование небольшое, но его выдачи больше напоминали раздачу милостыни богатой купчихи у церкви толпе нищих, сирых и убогих. Стараясь прокормиться и получить довольствие с фуражом, воинские команды шарились по стране, как татарские баскаки в поисках дани.

Вышвырнутые из армии ветераны, их тут инвалидами называли, собирали подаяние, рассказывая о сражениях и показывая увечья – после такой рекламы службы в вооруженных силах приходилось отлавливать массы дезертиров. И хорошо бы просто сбегали, нет, многие уходили в леса, прихватывая фузеи. Бывших солдат охотно принимали в разбойничьи шайки, численность некоторых банд превышала полностью укомплектованную роту, причем с легкими пушками или фальконетами.

– И угораздило же стать царем в этом бардаке, – в сердцах пробурчал Иван Антонович, прикрывая глаза. Одно утешало – Миних взялся за дело серьезно, сам оговаривал сроки выполнения разных мероприятий, оставляя ему, как императору, только контроль.

И то хлеб, ведь всем известно главное правило чиновничества – лучше контролировать реформы, чем отвечать за их проведение. Так что Иван Антонович без устали перекладывал ответственность на различные правительственные учреждения, и, применяя политику «кнута и пряника», заставлял их работать более интенсивно. И деваться было некуда – империя испытывала острый и хронический голод на управленческие кадры, которые практически не готовили. Единственного, более-менее образованного сословия не хватало – дворянство не могло заполнить все имеющиеся вакансии, тем более манифест императора-недоумка Петра Федоровича о его «вольности» еще больше усугубил ситуацию с кадрами…

– Государь, – совсем еще юный, всего девятнадцати лет от роду секретарь Денис Фонвизин, блестяще образованный и уже послуживший в Коллегии иностранных дел в чине поручика, вопросительно посмотрел на императора. И негромко произнес:

– На аудиенцию прибыли вызванные вами вчера господа Бецкой, Ломоносов и Шувалов.

– Пригласи их в кабинет.

Иван Антонович легко поднялся с дивана, подошел к массивному столу. Теперь нужно было заняться самым главным делом – к нему пришли люди, в чьих руках находилось будущее России.

– Доброго вечера, господа! Прошу простить, что пригласил вас в столь позднее время, но государь зачастую не властен над делами, пока их не удастся завершить. Присаживайтесь!

– Благодарствуем, ваше императорское величество!

Иван Антонович отметил общий, весьма уважительный поклон от трех гостей, в руках которых было будущее российской науки и образования. Отвечал ему старейший из них, незаконнорожденный отпрыск князя Трубецкого Иван Иванович Бецкой – такова была практика давать бастардам усеченные родовые фамилии. Весьма представительный мужчина шестидесяти лет, с красной орденской лентой через плечо, в обсыпанном пудрой парике, в кафтане с золотыми позументами – все же имеющий чины тайного советника и генерал-поручика. Последний был получен от покойного императора, хотя сам Бецкой к армии не имел никакого отношения.