Ком в горле вырос — паршиво расставаться с другом, которого нашел в таком жутком месте.
В портальной камере, где меня некогда встретили Лиргана и Йухиро, обнаружился трибун Шадир.
— Ты был хорошим солдатом, — сказал он. — Если надумаешь вернуться, то буду рад.
Я не стал говорить, что такое мне и в страшном сне не приснится, лишь поправил на плече рюкзак — тот оказался неожиданно тяжелым; когда собирал, то казалось, что он легче — кивнул офицеру и шагнул в полог голубовато-лилового пламени.
— Поздравляю вас с завершением возвратительной процедуры, — сказал дядечка в безупречном костюме, тот самый целлулоидный тип, который провожал меня на службу. — Последние выплаты осуществлены два часа назад. Когда ожидать вас в следующий раз?
— Никогда, — буркнул я. — Одного раза мне с головой хватило.
Представитель ООО «Гегемония» — вот ведь название, ага, даже не скрываются — улыбнулся понимающе и немного сочувственно. На улице оказалось холодно, ветер нес мелкий дождь, а небо закрывала серая дерюга — ничего удивительного, покинул я Землю в теплом мае, а вернулся в холодном октябре, ладно хоть куртку тогда прихватил.
Но я мигом согрелся, когда увидел Юлю с Сашкой на руках.
— Папа! Папа! — закричала дочь, и жена спустила ее с рук.
Я присел, и Сашка налетела на меня, обхватила за шею — живая, здоровая, с розовыми щеками и блестящими глазами, настоящая, какой она была до болезни, а ведь ее только что выпустили из больницы! Глаза мои защипало, я прижал ее к себе тесно-тесно, вдыхая родной запах, слыша, как она дышит и хихикает.
Юля подошла, взяла меня за ладонь, и я вздрогнул, по телу прокатилась волна желания. Черт, да как же я по ней соскучился, что готов сорвать с нее одежду прямо сейчас, утащить ее хоть в ближайшие кусты, хотя такими делами мы и до женитьбы не баловались!
— Привет, — сказала она, и это слово прозвучало для меня настоящей музыкой.
Я пересадил Сашку на плечо, обнял Юлю, зарылся носом в ее светлые блестящие волосы. Мало меня просто убить за то, что я изменял этой женщине, меня надо разорвать на части, и каждому куску оставить сознание, чтобы он ощущал всю боль, полностью, когда его будут жечь на огне или растворять в кислоте; а потом можно все это собрать обратно, чтобы я мог доказать, как ее люблю.
Ну а в том, что она меня любит, сомнений нет никаких.
— Эх, ты… — она гладила меня по шее, по затылку. — Эх, ты… но вернулся. Удивительно.
— Почему? — спросил я, отстраняясь.
— Ты же был в очень опасном месте, — Юля отвела глаза. — Я это чувствовала. Сердцем.
Но мне показалось, что она не договаривает, что-то от меня скрывает.
— Папа, у тебя рюкзак шевелится, — сказала Сашка шепотом. — Он живой?
— Что? — я поспешно спустил с плеча лямку, вжикнула молния, и на меня невинными глазами уставился Котик, занимавший место рядом с плюшевым пингвином.
Вот ведь ботва, я сам научил его, что в рюкзаке вполне можно перемещаться, когда спасал его с Бриа. И после того, как я погладил его у кабинета Геррата, шустрый зверь просто отыскал мой багаж в казарме, и ухитрился забраться внутрь… вот почему мне показалось, что рюкзак стал тяжелее!