"Достигнуть цели, умирая, как античный гонец! Видеть, как счастье и смерть одновременно вступают на твой порог! Завоевать любимую женщину, когда любовь уже гаснет! Не быть в силах наслаждаться, когда право быть счастливым наконец приобретено! Это было уделом уже стольких людей!"

Бальзак давно предчувствовал, что такая судьба уготована и ему, и в предсмертные дни он своим светлым умом, который так любил и умел определять тайные причины событий, увидел во всей ее суровой простоте самую суть прожитой жизни. Он умирал, сгорев в огне своих желаний, истратив все силы в воображаемых действиях своих героев, умирал жертвою своего творчества. Несчастное детство и юность породили у него сверхчеловеческое честолюбие. Он хотел всего: любви, богатства, гениальности, славы. Несмотря на расстояние, казалось бы непреодолимое, между отправной точкой и целью, он всего достиг. В воскресный вечер 18 августа 1850 года он лежал, простертый, в украшенном им самим доме, убранство которого походило на-его мечты о чудесах "Тысячи и одной ночи"; волшебница Чужестранка ради него покинула свой дворец и океаны хлебов; он стал средоточием того мира, который сам населил, в который вдохнул душу и которому суждено было пережить его. Но смерть, уже годы ходившая за ним по пятам, одновременно с ним по-дошла к конечной точке.

ЭПИЛОГ

Дружба и слава - единственные

обитатели гробниц.

Бальзак

Священник приходской церкви Сен-Филипп-дю-Руль разрешил выставить гроб на два дня в часовне Божона. Так мертвый Бальзак прошел в дверь, один уж ключ которой был для него "дороже всех райских садов бывшего генерального откупщика". Отпевание состоялось в среду 21 августа, и служба не отличалась особой парадностью; величайший романист века не имел никаких прав на торжественную официальную церемонию. Царствие его было не от мира сего. Ни знаков отличия, изображенных на черном сукне траурных драпировок, ни обвитых черным крепом барабанов, ни мундиров, ни расшитых золотом фраков; но с одиннадцати часов все, "кто мыслит и поклоняется литературе", теснились вокруг церкви и часовни Сен-Никола. В толпе было много типографских рабочих, которые столько работали с Бальзаком и для Бальзака. Правительство представлял министр внутренних дел Барош. Дорогой от часовни до церкви шнуры катафалка держали министр и Виктор Гюго, Александр Дюма и Франсис Вэй от Общества литераторов. В церкви, сидя рядом с Гюго перед помостом с гробом Бальзака, министр сказал поэту: "Это был выдающийся человек". Гюго ответил: "Это был гений".

Путь похоронного кортежа, двигавшегося по бульварам, казался бесконечным. Дюма и Гюго прошли его пешком. На кладбище Пер-Лашез добрались под вечер. Виктор Гюго, которого едва не раздавил катафалк, прижав к монументальному памятнику, произнес у могилы речь, которую провожавшие слушали с волнением в благоговейной тишине. "Пока я говорил, записал он в своих заметках, - солнце спускалось к горизонту. Сквозь золотистую закатную дымку вдали виднелся весь Париж. Почти у самых моих ног осыпалась в могилу земля, и я невольно останавливался, когда комки ее с глухим стуком падали на гроб". С высоты этого кладбищенского холма Растиньяк бросил вызов Парижу. Париж в этот день воздавал честь творцу Растиньяка.