Итак, у нее не оставалось иллюзий. А были ли у нее иллюзии, когда она шла под венец в Бердичеве? Маловероятно. Решение она приняла поздно, но, как говорила Лора, это было героическое решение - ведь госпожа Бальзак знала, что ей придется ходить за больным, за умирающим и что, вторично оставшись вдовой, она окажется в бедственном положении. Несколько раз, "но еще не очень часто" бред ненадолго затуманивал высокий разум Бальзака, и "это удивляло самого больного, так как, очнувшись, он все озирался вокруг". Затем обнаружилась гангрена, вызванная артериитом, и запах разлагающихся тканей стал ужасным. В последнем своем распоряжении доктор предписал больному полный покой, велел давать ему отвар белены и наперстянки, посоветовал открыть двери и окна и "поставить в комнате умирающего в нескольких местах глубокие тарелки с раствором карболки". Раз уж Наккар говорил "в комнате умирающего", хотя его друг еще дышал, значит, он считал, что все кончено. Красная, сухая и палящая рана не оставляла никакой надежды. Рассказывают, что Бальзак перед тем, как он потерял сознание, произнес: "Только Бьяншон мог бы меня спасти". Вероятно, в смутном, затуманенном сознании, в бреду, предшествовавшем агонии, он жил лишь в мире "Человеческой комедии".

В воскресенье, 18 августа, в девять часов утра, Ева позвала аббата Озура. Бальзака соборовали, он слабыми знаками показал, что понимает это. В одиннадцать часов началась агония. Госпожа де Бальзак, измученная трехмесячной бессонницей, пригласила сиделку. Во второй половине дня приехала справиться о состоянии больного жена Виктора Гюго. А вечером сам Виктор Гюго, хотя он был приглашен в тот день на ужин к своему дяде Луи Гюго, нанял фиакр и велел отвезти себя на улицу Фортюне проститься с единственным писателем, равным ему.

"Я позвонил. Светила луна, затененная облаками. Улица была безлюдна. Никто не вышел отворить. Я позвонил еще раз. Дверь отперли. Появилась служанка со свечой.

- Вам что угодно, сударь? - спросила она.

Она плакала. Я назвал себя. Меня провели в гостиную, находившуюся в нижнем этаже; напротив камина стоял на подставке огромный мраморный бюст Бальзака работы Давида. Посреди комнаты горела свеча на богатом овальном столе, ножками которому служили шесть позолоченных изящных изваяний. Вышла другая женщина, которая тоже плакала. Она сказала мне:

- Он умирает. Барыня ушла к себе. Со вчерашнего дня доктора уже бросили его..."

Ева Бальзак ушла, чтобы отдохнуть несколько часов. Агония могла продлиться долго, а умирающий уже не нуждался в уходе. Сиделка сказала Гюго:

"- Сегодня с девяти часов утра он перестал говорить... С одиннадцати часов он начал хрипеть и уже ничего не видит. Он не протянет ночь. Если хотите, сударь, я схожу за господином Сюрвилем, он еще не ложился.

Женщина ушла. Я подождал немного. Свеча едва озаряла великолепную обстановку гостиной и чудесные полотна Порбуса и Гольбейна, висевшие на стенах. Смутно виднелся в этом полумраке мраморный бюст, словно призрак того человека, который умирал наверху. Трупный запах наполнял дом.