Мои истеричные предохранители перегорели. И вот этот неприятный инцидент не вызывает во мне очередного приступа тихой истерики.

Главное — в порядке Булочка, я не в тюрьме и жив Богдан. И достаточно здоров, чтобы продолжать лезть под мою юбку. Это в конце концов — приятно.

И на всё остальное мне философски хочется сказать — что ж… Главное, чтобы он её не убил и сам не свалился со своей головой, остальное мы как-нибудь переживём.

Никак не могу определить правильно то, что сейчас происходит. Это я присутствую при чужом семейном скандале, или это в нашу семью ворвался посторонний человек?

Мой не совсем одетый мужчина, рычит на свою не совсем одетую бывшую жену. А я, не совсем одетая, меланхолично размешиваю в кружке на кухне для него львиную дозу успокоительного.

Се ля ви, как говориться!

Делаю парочку глотков, мне тоже не помешает. И ещё парочку. Гадость…

И не нахожу ничего лучше, чем внутренне обратиться к бабушке.

— Что же мне делать, ба?

— Не нужно было связываться с женатым мужчиной!

— Да. Но. Он меня спас. Я люблю его. Опять же — Булочка. Да и Плутон. Они моя семья теперь… Я без них не хочу! А что — Марина? Будь её воля, Богдан возможно бы до сих пор валялся в коме. И неизвестно выжил ли бы в итоге. Так что он мой! — сумбурно привожу доводы. — Какая она ему жена?

Отвечает мне отчего-то не бабушка, а Булочка.

"Дай им всем!" — воинственно рекомендует она.

Булочка — наш человек. Пойду, что-нибудь дам. Страшно за Богдана…

Накинув на себя недостающее, иду обратно в спальню. Касьянов сдирает с кровати чужое постельное бельё, яростно засовывая его в чёрный мусорный пакет.

— Проваливай! — швыряет пакет в проход.

Успеваю только прижаться спиной к косяку. Пакет пролетает мимо, с шорохом катясь по полу до прихожей.

— Ублюдок! — подлетая пытается припечатать ему по щеке Марина.

Я испуганно сжимаюсь. Нельзя его!

Перехватив руку, он отшвыривает Марину на матрас.

— Сволочь… — хныкает она. — Ноготь сломал…

— Дан, — всовываю ему в руки кружку. — Пей.

— Что это? — подколачивает его.

— Пей-пей…

Он растерянно забирает кружку, виновато смотрит мне в глаза.

Ему в этой ситуации быть может даже ещё неприятнее, чем мне. Бедный мой… Едва на ногах стоит.

Разворачиваюсь, и рассерженно бросаю ей, поджав губы и задирая подбородок:

— А Вы Марина своих мужчин по щекам бейте. С этими щеками я сама разберусь как-нибудь.

— Что?! — взвивается она.

Вжимаюсь спиной в Богдана. Он обнимает меня одной рукой, допивая успокоительное.

— Фу… — прокашливается он.

— Скандал отменяется, — смотрю ей в глаза. — Богдану нельзя волноваться.

Беру его за руку и демонстративно увожу из спальни.

Чувствую поцелуй в макушку и то, что Дан — мой. Целиком и полностью. А своё надо беречь…

Обнявшись, мы сидим на диванчике в кухне и, тупя от успокоительного, умиротворенно смотрим в окно на игры собак.

Марина, ругаясь, буянит в спальне, говорит с кем-то по телефону.

— Может, мы ко мне домой поедем? — предлагаю я. — С собаками, правда, не понятно как быть. Я сняла однокомнатную.

— Ты дома, Ася. Я — дома. Они — дома. Мы никуда не поедем.

— Давай тогда в спальне ремонт сделаем? — не спорю я, водя пальцами по его шее и линии челюсти.