Катя ясно вспомнила, как на дне рождения Калашникова-старшего, чуть меньше месяца назад, случайно услышала обрывок разговора на кухне:

— Глеб, ну я же не просила, он сам настоял, — вполголоса, почти шепотом, говорила Маргоша, — просто он любит меня. И вообще, ты прости, конечно, но это не твое дело.

— Это мое дело, это мой отец, и если ты думаешь, что сумеешь вот так, по-тихому, вытянуть из него все до копейки, то ошибаешься. Ты ему можешь петь про чистую любовь. А мне не надо. Учти, еще один такой фортель, и я… — Глеб, ты хотя бы отца пожалей. Он этого не вынесет.

Катя вошла. Они замолчали. Она успела уловить в воздухе особенный, оглушительный запах ненависти, который еще несколько минут продолжал висеть в тишине уютной кухни.

Потом, когда они возвращались домой, Катя сказала:

— Ну что ты все время грызешься с Маргошей? Хватит уже. За что ты ее так ненавидишь? Прямо искры летят.

— Эта тварь заставила отца открыть на ее имя еще один счет, и туда идет чуть ли не весь доход от его доли в нефтяных операциях. А на очереди — его деньги от казино. Она его оберет до копейки, старого болвана.

— Можно подумать, твой отец младенец или впал в маразм. Он ведь сам понимает, что делает. Она не силой его заставляет.

— Да уж я знаю, чем она его заставляет, — буркнул Глеб, — но мне надоело. Теперь у меня есть управа на эту тварь.

— Ну что ты говоришь? Прямо страшно слушать. По-моему, тебя просто зациклило. Попробуй посмотреть на нее другими глазами. Красивая, талантливая девочка, сама, между прочим, успела многого добиться.

— Сама?! — взревел Глеб. — Ты что думаешь, ее взяли бы просто так сниматься во все эти дурацкие боевики? Вон их сколько, красивых-талантливых, готовых душу заложить, чтобы хоть в эпизодик взяли. Ты ведь знаешь, никаких особых данных, кроме яркой морды и длинных ног, для такого кино не надо. А этого добра навалом. Не была бы она папиной женой, фиг бы ее кто брал на главные роли. Все эти сказки про золушек с бензоколонки пусть кинозрители кушают. Уж ты-то знаешь, как подобные вещи происходят.

— Глеб, почему ты такой злой? Она ведь любит его.

— Она его проглотит с потрохами и не поперхнется, — сказал он спокойно и мрачно, — еще недавно у меня оставались слабые иллюзии, а теперь все. Нет там никакой любви и быть не может. А моего старого дурака жалко. Но ничего, переживет. Вернется к маме. Побаловался, и будет с него. Вообще, хватит об этом. Надоело.

Катя отчетливо помнила тот вечер потому, что крайне редко видела своего мужа таким разъяренным и решительным. Да и времени прошло совсем немного с тех пор, меньше месяца. Тогда она не придала особенного значения ни случайной склоке в кухне, ни их разговору в машине по дороге домой. Ей в голову не пришло, что за этим может стоять. А зря.

Все теперь понятно, все сходится. Если бы Константин Иванович увидел эту кассету, безусловно, с Маргошей бы развелся.

Он женился на чистой, честной девочке, далекой от грязи и пошлости. А что оказалось? Его обманули, посмеялись над его возвышенной трепетной любовью, из него сделали идиота. Он бы не просто развелся — выгнал вон. Кто-то другой, возможно, и простил бы. Калашников — никогда. Она могла потерять в один день если не все, то почти все — деньги, благополучие, даже карьеру. И это зависело от Глеба, от человека, который с самого начала ее терпеть не мог… Только одна осталась прореха — время. Она ведь улетала в Париж той ночью.