Я опять дернула Вильку за рукав.

— Эй, Вильгельмина, очнись!

Монах вздрогнул и отступил на шаг. С ним тоже творилось что-то странное: глаза забегали, брови нахмурились.

— Вильгельмина? — прошептал он.

— Именно! — Вилька вскочила и, уперев руки в бока, встала перед ним, — Именно Вильгельмина! Раб божий Алексий! Сволочь ты, Лешка, однако.

Монах отшатнулся.

— Лешенька, — бросилась она ему на шею и заплакала, — мы же тебя похоронили.

И тут он ее обнял, и какое-то время они молча стояли. Потом Вилька отстранилась и, утирая глаза шарфом, спросила:

— Давно ты здесь?

— Шестой год, — еле слышно ответил Алексей.

Вилька охнула.

— Что ж ты, гад, делаешь? Родители все глаза выплакали!

— Я им деньги посылаю, как будто пенсия, — так же тихо сказал он.

— Что им твоя пенсия! Им сын нужен, а не пенсия твоя. Ты о них подумал? Ты обо мне подумал? — Она ударила кулаком в его грудь, а потом еще и еще раз.

— Я убийца, — прошептал Алексей, — я столько людей убил… Не нужен я им такой. И тебе не нужен.

— Это тебе никто не нужен! — закричала Вилька, перестав колотить его в грудь. — Ты всегда был эгоистом. Никогда ни с кем не считался. Тебе плевать, что я все глаза выплакала, — она зарыдала.

— Я тебе не нужен был, — заявил Алексей, — ты мне мозги пудрила и хвостом крутила перед другими.

— А ты бы поменьше портвейн в подъезде хлестал, я бы и перед тобой крутила.

— Да с тобой никуда пойти было нельзя — сразу глазки всем подряд строить начинала.

— А ты…

— А ты…

Упреки сыпались из них, а я чуть не смеялась. Не было ни монаха в черной рясе, ни Вильки в супермодном макияже, было двое влюбленных подростков, элементарно выяснявших отношения.

Тут дверь открылась, и в дверь вошел священник в рясе с крестом на груди. Я подумала, что он сейчас зычным басом начнет вещать нечто поучительное, но нет. Как-то совсем обыденно он спросил:

— А что здесь происходит, Алексей?

Алексей и Вилька уставились на священника, оба красные и взъерошенные.

— Вот он, — ткнула она пальцем в Алексея, — восемь лет, как без вести пропал. Мать с отцом с горя убиваются, не знают, куда свечку ставить, за здравие или за упокой. Я до сих пор в девках сижу, не знаю, жив любимый или нет, а он тут грехи замаливает, видите ли.

Священник только крякнул и поманил Алексея:

— Пойдем-ка.

Мы остались одни. Я ничего не спрашивала, все и так было ясно. Вилька ковыряла нагар на свече и сердито сопела.

Дверь открылась, и вошел тот же священник.

— Пойдемте, — пригласил он.

Монах в часовне, через которую мы шли, бросился нам на встречу.

— Отец Георгий, служба… — увидев нас, он осекся и попятился, осеняя себя крестным знамением. — Свят, свят, свят.

Подведя нас к маленькой дверке в кирпичной стене, отец Георгий достал ключ и отпер ее.

— Храни вас господь, — сказал он на прощание.

— Спасибо, — поблагодарили мы и вышли.

— Подождите, — Вилька взялась за дверь, не давая ей закрыться. — Вы Лешке, то есть Алексию, передайте, если он завтра же у родителей не покажется, я скажу, где его искать и уверяю вас, мало ему не покажется.

Отец Георгий промолчал, но в глазах его промелькнула явная усмешка.