Они обнимались посреди тесного коридора.

– Что ты выдумала?..

– Я еще сто лет назад решила, что никому не позволю… Что больше никто и никогда не посмеет меня отвергнуть.

– Ну да.

– А ты совсем не обращал на меня внимания. То есть обращал, но не в этом смысле.

– Ну да.

– И я даже не знаю, кто ты!.. Конечно, ты очень мне помогаешь, и спасибо тебе за это, но я давно разучилась доверять людям, особенно мужчинам.

– Ну да.

– И еще у меня шов от аппендицита! – выпалила она в отчаянии. – Очень страшный. Я только в закрытом купальнике хожу, всегда! Операцию сделали давно и очень неудачно! И в фитнес-центр я никогда не успеваю, и вообще я никакая не фотомодель, понимаешь?

Он решил, что хватит с него этой галиматьи.

Он взял ее за щеки – она моментально и воровато отвела от него глаза, но он уже все понял и больше ничего не боялся.

Все правильно. Все так и должно быть. Она родилась только для него, именно для него, он же сразу это знал! И не ошибся.

Он целовал ее глубоко и долго, так, что уж и дышать было почти нельзя, и нечем, и незачем. Поначалу ему очень хотелось, чтобы она поняла, как сильно ему нужна, и еще, что она родилась для него и все такое, а потом он об этом позабыл.

Он обо всем позабыл.

Он тысячу лет не спал ни с кем, кто был бы ему так нужен и важен. Он никогда не спал ни с кем, кто был бы ему так необходим.

Отрава входила в него с каждым вздохом, заполняла пустоту, смешивалась с кровью. Безумие пройдет, а кровь останется такой, с измененным составом, и именно с этой кровью придется жить. Если удастся выжить. Если получится.

Он гладил ее ухо, нежное, загоревшееся от ласки, и ее горло с трогательным синяком, и спину между лопатками, и щеку, и грудь, которая тыкалась ему в ладонь, и ему было жарко и страшно, что он не дотянет до конца. Не дотерпит. Сгорит.

Она переступила ногами в мягких белых унтах так, чтобы быть к нему еще ближе, и не слишком уверенно потянула с него свитер, и ее неуверенность смешила, раздражала и ужасала его.

Неужели она не видит, что может делать с ним все, что угодно, и даже немного больше? Она разрушила все, что он с таким смиренным терпением создавал для себя целый год, и не заметила этого! Она отравила его кровь, она запалила этот пожар и еще смеет трогать его с такой робкой неуверенностью, что он чувствует себя варваром и совратителем малолетних!

Он содрал с себя свитер, швырнул его куда-то в сторону, потом содрал водолазку с нее и тоже бросил. Лиза съежилась и как-то попятилась в тень, но он остановил ее, и снова прижался к ней, и не отпускал, и целовал, и тискал, и трудно дышал, и дрожал, как в ознобе, хотя жара была невыносимая.

Потом что-то изменилось. Он моментально понял, как если бы она сказала это вслух.

Она перестала отступать, на миг замерла и бросилась в наступление.

Победа. Беда.

Он затолкал ее в ближайшую комнату, залитую лунным светом, где был только старый холодный кожаный диван с деревянными перильцами, но им было наплевать на диван.

Лиза стащила его джинсы, потом свои и прижалась, и заскулила, и стала быстро и жадно целовать его куда придется, и он не сразу понял, что она не открывает глаз.