— Ты здесь работаешь?

— Вон там, в лаборатории.

— А плодовые мушки?

— Они внутри. Хочешь взглянуть?

— А можно? Я всегда думала, что все лаборатории засекречены.

— Только в кино.

Она вцепилась в мою руку обеими руками:

— В таком случае я должна увидеть плодовых мушек!

Она рассматривала облако мушек, придвинув лицо к самой сетке, как завороженная. Можно подумать, я привел ее к вольеру с единорогом.

— А почему плодовые мушки? Почему не муравьи, или жуки, или другие насекомые?

Я не мог сказать, был ли ее интерес искренним, преувеличенным или притворным. Возможно, она рассматривала инсектарий как вид художественной инсталляции; я знаю, такие экспонаты существуют. Какова бы ни была причина, я жаждал услышать вопрос типа «почему плодовые мушки?» и начал рассказывать о быстром размножении, простом содержании, ярко выраженном фенотипе.

— А это?..

— Непосредственно наблюдаемые характеристики, признаки, проявления генотипа и окружающей среды. В случае с плодовыми мушками — укороченные крылья, пигментация глаза, изменение в генитальном строении.

— «Генитальное строение». Название моей группы.

— Оно означает, что можно увидеть признаки мутации за очень короткий период. Плодовые мушки — это эволюция в действии. Вот поэтому мы их и любим.

— Эволюция в действии. А что вы делаете, когда хотите изучить их генитальное строение? Только, пожалуйста, пожалуйста, не говори, что вы всех их убиваете.

— Обычно мы их оглушаем.

— Крошечными дубинками?

— Углекислым газом. Спустя какое-то время они приходят в себя и продолжают заниматься сексом.

— Мои типичные выходные.

Прошла секунда.

— Так что, можно, я возьму себе одну? Я хочу… — она прижала палец к стеклу, — вон ту.

— Это тебе не аквариумные рыбки. Это научные инструменты.

— Да ты посмотри — я им понравилась!

— Наверное, потому, что от тебя пахнет старыми бананами! — Прошла еще секунда. — На самом деле от тебя не пахнет старыми бананами. Прости, я не знаю, почему так сказал.

Она посмотрела через плечо и улыбнулась, и я представил ей Брюса, нашего лабораторного питомца, из желания показать, что не только богемная публика умеет хорошо проводить время.

Экскурсия продолжалась. Я показал ей холодную комнату, где мы оба отметили, какой там холод, и комнату с температурой 37 градусов.

— Почему тридцать семь градусов?

— Потому что это температура внутри человеческого тела. Именно так себя ощущаешь внутри кого-то.

— Эротично, — сказала Конни с непроницаемым лицом, и мы двинулись дальше.

Я показал ей сухой лед, я показал ей центрифугу в действии. Мы посмотрели в микроскоп на поперечное сечение крысиного языка, зараженного паразитами. О да, это было невероятное свидание, и я начал замечать удивленные лица моих коллег, как обычно задержавшихся на работе; они смотрели с открытым ртом и поднятыми бровями, как эта прелестная женщина разглядывала колбы и пробирки. Я подарил ей несколько чашек Петри, чтобы она смешивала краски.

Когда она все осмотрела, мы пошли, по ее предложению, в крошечный восточноевропейский ресторанчик, мимо которого я проходил много раз, но даже никогда не думал туда заглянуть. Тускло освещенный, он был похож на фотографию в коричневых тонах. Сутулый древний официант принял наши пальто. По инициативе Конни мы пили водку из маленьких толстых рюмок, потом ели бархатистый суп цвета бургундского вина, вкуснейшие плотные клецки, блины и пили тягучее красное вино, сидя рядышком в углу почти пустого зала; вскоре голова у нас затуманилась, мы почти расслабились, на душе было радостно. Снаружи дождь, запотевшие окна, пылающий электрокамин — чудесно.