Взять, к примеру, печально известные блесточные войны, испоганившие нам тот декабрь, когда Алби шел девятый год. Алби и Конни, как обычно голова к голове, сидели за кухонным столом и изготавливали рождественские открытки под звуки «Рождественского альбома» Фила Спектора, ну прямо домашний кружок «умелые руки», в котором они развлекались по вечерам, в то время как я в 19:57 усиленно боролся со сном на Паддингтонском вокзале, занимаясь самолечением посредством джина с тоником из привокзального буфета, а затем спешил под дождем в квартирку, которая казалась мне слишком тесной, но по приходе домой не получал ни приветствия, ни любящего поцелуя или хотя бы сыновнего объятия — нет, я заставал картину сущего бедлама: музыка орет, повсюду вата и оберточная бумага, стол в акварельной краске. Моя жена и мой сын в своем собственном отдельном мирке, смеющиеся своим собственным отдельным шуткам, и Алби, сыплющий блестки в резиновый клей, а заодно и на стол, на пол и на пижаму. Каждый, кто хоть раз пытался убрать кучу рассыпанных блесток, знает, какая это вредная и противная штука, типа асбеста, только праздничного, который цепляется к одежде, застревает между ворсинками ковра, намертво прилипает к коже, а тут нате вам — целые сугробы этой дряни прямо на кухонном столе.

— Что, черт возьми, здесь происходит?! — спросил, нет, заорал я.

Наконец-то меня заметили.

— Мы делаем рождественские открытки! — все еще продолжая улыбаться, ответила Конни. — Посмотри! Правда, красиво? — Она подняла вверх одно из творений Алби — и на пол обрушился золотой и серебряный дождь. — Твой сын настоящий художник!

— Погляди! Погляди, что ты делаешь! Это ведь теперь будет повсюду. Конни, ради всего святого! — И я, бросив портфель, направился к раковине намочить тряпку. — Неужели так трудно сперва подложить газету?!

— Дуглас, это же блестки, — натужно рассмеялась Конни. — Потому что скоро Рождество.

— А мне теперь придется до июля выковыривать их из еды и счищать с одежды! Ты только погляди на эту краску! Краска и клей на столе. Интересно, они смываются? Нет, дурацкий вопрос, конечно нет, не смываются… — И я швырнул тряпку на пол. — Погляди! Погляди! Теперь у меня все руки в этом! — Я поднес руки к свету, чтобы продемонстрировать, как ярко они сверкают. — И мне теперь придется в таком виде идти на совещание. А мне надо делать презентации! Ты только погляди! Разве можно воспринимать меня всерьез, если я с головы до ног покрыт этими проклятыми…

Мой сын сидел с опущенными глазами, наморщив лоб и надув губы. Ну вот, мой дорогой мальчик, тебе будет что вспомнить.

— Эгг, пожалуйста, уйди в другую комнату.

Он неловко сполз со стула:

— Прости, папа.

— Мне понравилась твоя рождественская открытка! — крикнул я ему вдогонку, но было уже слишком поздно.

Мы с Конни остались одни.

— Да, нечего сказать, в последнее время ты и впрямь «научился» радоваться жизни, разве нет? — сказала Конни.

Но я еще не созрел для извинений, и последующая схватка, временами переходившая в перепалку и продолжавшаяся все оставшиеся дни и недели до Рождества, была настолько неприятной и болезненной для меня, что и вспоминать не хочется. Блестки, как я и предвидел, оказались вездесущи: они были на одежде, на волосах, на кухонной мебели; они ярко сверкали, когда я ел в темноте и в одиночестве свой скромный завтрак, потому что до самого Рождества мы практически не разговаривали, только ссорились и обменивались колкостями.