Громко и четко пульсировал метроном, но слух почти не воспринимал его привычный стук, отчего кажущаяся полная тишина могла с ума свести. Таня отщелкнула крышку дяди Васиных часов, сверила время с кухонными ходиками, подтянула латунную цепочку с грузом. Затем пошла в комнату, трудно вскарабкалась на «венский» стул и завела ключиком пружину настенных часов в дубовом футляре. Когда переводила стрелки, игральный механизм пытался отбомкать положенное, но не поспевал за насильственно быстрым бегом стрелок.

Слабый, дребезжащий и прерывистый звонок послышался как еще один часовой сигнал. Так отсчитывается время в школе. (Какое веселье, какое ликование было, когда впервые за долгие-долгие месяцы опять заработал школьный электрический звонок!)

Таня не сразу поняла, что звонят в дверь. Со страху, очевидно, накинула вчера запорный крючок.

Пришлось идти открывать.

— Ты чего закрываешься? — вместо «здравствуй» сказала Лена. — Я тебе такое ценное письмо принесла. Толстое, прямо-таки посылка. До войны за такие письма плясать заставляли. Держи, Таня. Задаром.

— Мама умерла, — ровным сухим голосом сообщила Таня.

— Прости, не знала… — Лена отступила за дверь, но опять вернулась: — Могу чем помочь?

Таня качнула головой. Никто и ничем не мог ей помочь.

— Остался кто из родных? А то дам знать куда надо, в детдом определят.

Таня испугалась:

— Нет-нет, спасибо! Тетя, тетя Дуся у меня.

— А-а, — протянула успокоенно Лена. — Тогда, безусловно. Приют, он и есть приют.

— Нет-нет, — поспешно еще раз поблагодарила за участие Таня и, закрыв дверь, накинула крючок.

Письмо было, конечно, от Сережи. И были в нем сухие чешуйки репчатого лука, старательно, каждая в отдельности, прихваченные цветной ниткой к листку оберточной бумаги. На ней Сережа крупными буквами обращался к почтовым властям:

«Товарищи проверяющие! Пропустите, пожалуйста, это вложение. Моему школьному товарищу очень полезен лук. Я узнал, что блокадники болеют цингой, а лук, в котором витамин «С», лучшее лекарство!»

Одну чешуйку Таня просто сжевала, остальные сварила с чечевицей. Не в один раз, конечно. И суп-пюре из чечевицы разделила на две части. Упаковка концентрата была похожа на пачку махорки. Наверное, потому Таня и не обращала так долго внимания на нее, не знала, что это суп, а не табак.

Суп уже доваривался, когда опять позвонили. Пришел Воронец.

— Ну как ты тут?

Она смутно помнила, что Борька, кажется, тоже приходил, когда умерла мама. Во всяком случае, он знал, что Таня осталась одна.

— Ничего. Посылку от Сережи получила.

Борька выпучил без того выпученные глаза. Они у него в блокаду сделались такими.

— В конверте. Лук сушеный, — пояснила Таня.

— Ага. Мировая еда.

И замолчал понуро. Он что-то не договаривал.

— Проходи, — пригласила Таня, но Борька топтался в передней.

Спросил наконец сдавленным голосом:

— Ты как, можешь к Коле Маленькому сходить?

— А что? — почему-то не догадалась на этот раз Таня. — Как у него с огородом? Достал семена?

— Умер он.

И Борька Воронец, заводила и железный дворовый командир, жалобно всхлипнул.

«Как же так?! Ведь только на днях…» Но Таня ничего не спросила, она знала, что дистрофия, как шальной осколок — неожиданно как бы, как бы ни с того ни с сего настигает свою жертву. И ей стало еще страшнее, что и она может вдруг… А дверь на крючке и никого больше в квартире.