Она приблизилась к дереву, осторожно опустила на землю бидончики и прислонилась к шершавому стволу. Садиться нельзя ни в коем разе, с зимы еще усвоила. Чуть опереться — можно, ненадолго только, иначе не заметишь, как сползешь. Дядя Леша говорит: «То-то и оно, что дистрофия. Коварная вещь».

Анна Семеновна, доктор, сказала вчера маме: «Не стану обманывать, Мария Игнатьевна. Алексей Родионович обречен. Третья степень, алиментарная дистрофия. Запущенная, притом. Ему и больница уже не спасение. Извините за откровенность».

Мама извинила, конечно. У докторши у самой цинготные пятна на лице. И все признаки истощения.

Ужасно не хотелось отрываться от дерева. Стояла бы так, надежную чувствуя опору, подставив лицо майскому солнцу.

В первый учебный день вдруг ударил мороз, ночью все лужи застеклились, потом температура опять полезла вверх, тепло.

«Еще минуту, одну минуточку постою и пойду», — окончательно решила Таня.

— Ты чего тут дремлешь? — разбудил ее голос Борьки Воронца.

Она отлипла от дерева, сказала независимо:

— Я загораю.

— А мы акацией питаемся, — как бы приглашая к своему столу, сообщил Борька.

Коля Маленький, конечно, был при нем. Покивал, жмурясь: «Вкуснотища!»

Борька поднес руку и разжал пальцы. На ладони теснились желтые «цыплята».

— Угощайся.

Таня вежливо взяла один цветочек.

— Мировая штука! — похвалил Борька. — Бери, не стесняйся. Тут ее дополна.

Весной 42-го объели всю акацию. С той блокадной поры она и на цветет на Васильевском острове.

— Пойду, — сказала Таня.

Борька и Коля вызвались проводить и взяли по бидончику.

Центральный сквер Большого проспекта вскапывали под огороды. Ребята шли по тротуару, мимо домов.

Плакаты и листовки на круглых афишных тумбах призывали всех ленинградцев — «На огороды!» С пятнадцати соток можно, как подсчитали ученые, собрать капусты, лука, моркови и всяких иных овощей для всей семьи на целый год.

— Мы с мамой прямо под окнами огород завели, — сообщил Коля Маленький.

Как ни странно, за военные месяцы он здорово подрос: рукава демисезонного пальто на полвершка не доходили до запястий, а нижняя пола складками топорщилась намного выше колен. Таня и за собою замечала, что довоенные вещи стали ей коротки, хотя и болтались на плечах, как на вешалке. Зато красный берет с хвостиком — в самый раз, а раньше был великоват.

— И чего посадили? — полюбопытствовал Борька.

— Пока ничего. Семена достаем.

— Какой же это огород? Все равно, что… — Борька поискал убедительное сравнение, — вон — «буфет». А буфета давно нет! Одно название сохранилось.

Над заколоченными витринами встречалось много бессмысленных, ложных вывесок: «Гастроном», «Молочные продукты», «Мясо, зелень, дичь»…

Коля признался с сожалением:

— Ни разу не ел в буфете.

— Буфет — что, — с превосходством бывалого человека заговорил Борька. — Когда дядька-пограничник с Памира приезжал, мы с ним обошли все заведения общепита!

Таня не поверила:

— Все-все?

И начали вспоминать, какие до войны были заведения общественного питания. Столовые, фабрики-кухни, кафе, кафетерии, американки, закусочные, чайные, буфеты.