— Папа, что случилось? Папа, тебе плохо? Я тебя умоляю, давай вызовем «скорую».

Отец посмотрел на мое залитое слезами лицо и с присущей ему строгостью произнес:

— Какая, к черту, «скорая»?! А ну-ка возьми себя в руки. На тебя смотреть страшно. Ты моя дочь или не моя?

— Твоя, — закивала я головой.

Моя дочь не должна плакать, потому что она живет в Москве, а этот город не верит слезам. Моя дочь имеет стальные нервы, железную хватку и отличается строжайшей дисциплиной. Она верит как в свои силы, так и в завтрашний день. Ты такая?

— Такая.

— Тогда немедленно вытри слезы и улыбнись. Я учил тебя улыбаться даже тогда, когда тебе плохо?

— Учил.

— Так улыбнись! У тебя такая красивая улыбка. ТЫ СИЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА, И ТЕБЕ НЕ К ЛИЦУ ПОДОБНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ. Ты занимаешься бизнесом, вращаешься в мире мужчин. Ты должна улыбаться. Даже когда тебе хочется плакать, ты просто обязана улыбаться!

— Папа, я уже не плачу.

— Вот такой ты мне нравишься, дочка. А ну-ка, возьми баян и сыграй мне наше, народное. Я давно не слышал, как ты играешь.

— Я только в кладовку за баяном сбегаю. Я быстро! Одна нога здесь — другая там.

Я нервно скинула с себя пальто прямо на пол и как ошалелая бросилась вниз по ступенькам, к кладовке. Вернувшись с баяном в кабинет отца, я села напротив него и быстро проговорила:

— Сейчас, я только чуточку его настрою.

Отец кивнул головой и с болью в голосе произнес:

— Я люблю тебя, дочка. Береги Леву. Вы мои самые родные люди на этом свете. Если бы вас у меня не было, моя жизнь была бы бессмысленна.

Папа, а ты что, умирать, что ли, собрался?! — крикнула я в истерике. — Ты сейчас так говоришь, как будто со мной прощаешься. Ты это брось! Слышишь, не смей?! Мы еще с тобой у Левки на свадьбе погуляем и канкан спляшем.

Завыв, как побитая собачонка, я развернула меха баяна и услышала громкий голос своего родителя:

— Играй, дочка! Играй! Давай нашу, народную!

— Батя, а ты не уснешь?! — я с трудом удерживала себя от того, чтобы не зарыдать. — Обещай, что ты не уснешь! Обещай!!!

— Да играй же ты, играй.

Я всхлипнула и громко запела: «По Дону гуляет казак молодой»!

Отец улыбался, смахивал слезы и опять улыбался. Я старалась на него не смотреть и пела с закрытыми глазами:

Парней так много молодых на улицах Саратова…

Парней так много холостых, а я люблю женатого…

Когда я открыла глаза, батя уже спал. Он положил голову на рабочий стол и не двигался. Рядом с ним дымилась трубка…

Я просидела у него в кабинете до самого утра: одной рукой я обнимала отца, а другой придерживала на коленях баян. Я смотрела в одну точку и думала о том, что сейчас я жива, но во мне все же что-то умерло. Мне показалось, что большей части меня не стало.

— Я не подведу тебя, отец. Я никогда тебя не подведу. Ты всегда будешь мой гордиться. Больше никто не увидит моих слез, потому что я живу в Москве, а этот город не разжалобить слезами.

Утром в кабинет заглянула испуганная горничная, спросила, что произошло, и, не дождавшись от меня вразумительного ответа, тут же позвала охрану. Когда отца похоронили, я постоянно приезжала к нему на кладбище, рассказывала о своих победах, делилась проблемами и не забывала прихватить с собой баян…