Девочка с любопытством посмотрела на мать:

– А можно мне ее взять?

– Конечно, милая! Мы будем читать ее вместе. Думаю, ты тоже ее полюбишь.

Эйнсли с каменным лицом смотрела на Нину, когда та брала деньги за томик – самую большую сумму, какую она когда-либо получала за одну покупку.

Дни начали приобретать устойчивый ритм. Закончив работу, Нина подсчитывала выручку, а потом начинала думать о том, что оставит для Марека на их дереве. Это уже превратилось в нечто вроде настоящего ухаживания. Иногда Нине хотелось чего-то забавного, иногда она предпочитала серьезное. В иные дни она просто писала Мареку, о чем думает, и он отвечал записками. Нина вдруг осознала, что много-много лет не писала писем, она просто отщелкивала несколько слов электронного письма, но даже не пыталась сесть и выразить свои мысли на бумаге. На бумаге она писала куда медленнее, и ее чувства были более глубокими.

Нина постоянно вспоминала большие добрые глаза Марека, его нежную заботу о ней. Он писал ей о том, как скучает по дому, о всяких смешных делах, которые замечал в окнах домов… Его английский был не слишком хорош, он делал много ошибок, но умел при этом чудесно и даже удивительно выражать свои мысли, и Нина прекрасно его понимала.

И не важно, как часто повторяла ей Суриндер, что все это ненастоящее, что она живет в фантазиях, – Нина не могла удержаться. И хотя рядом была Суриндер и каждый день Нина в своем фургоне знакомилась с новыми людьми, она все равно чувствовала себя одинокой, она стала совершенно новым человеком в этом маленьком зеленом уголке на оконечности мира. А грезы о Мареке каким-то образом согревали ее, она постоянно думала о том, что могло бы ему понравиться, что рассмешило бы его и что можно положить в сумку с посылкой… Один раз это была маленькая фигурка медведя, Нина купила ее за пару пенсов на рынке, в другой раз – пособие по резьбе по дереву, которым долго никто не интересовался, еще – маленькая рекламная бутылочка виски, ее вручили Нине в одном из городков покрупнее, а иногда – просто душистый вереск.

А Марек посылал ей пакеты сладостей со своей родины, и резной карандаш, который, как подумала Нина, он мог сам сделать, и еще – несколько новеньких листков почтовой бумаги ручной выработки – Нина берегла их как сокровище.

Но однажды, когда Нина не спеша шла по лугу вдоль железнодорожного полотна, гадая, как это может быть так светло в половине одиннадцатого вечера, она развернула очередное послание, написанное знакомым почерком – как будто авторучка была уж слишком маленькой для здоровенной лапы Марека, – и прочитала:

Суббота. Ночного пассажирского нет.

Просто и коротко.

Сердце Нины тут же забилось сильнее. То, что выглядело изящной и необычной игрой, внезапно превратилось в нечто куда более реальное.

Нина каждый вечер ложилась в постель с мыслями о Мареке, о его необычных иностранных манерах, о его хладнокровии. И о тех взаимоотношениях, что зародились так неожиданно. Нина знала, что дерево рядом с рельсами, пусть и прогнившее, было таким же важным для Марека, как и для нее самой. Его записки, полные поэзии, в которых иногда проскакивали слова на его родном языке, вызывали у Нины глубокие и романтические чувства, и она хранила их, все до единой.