– А какая у тебя мама, Сережка, хорошая!

– Ну вот видишь, а ты боялась идти, – обрадовался он за свою мать, благодаря ее в душе, и гордо добавил: – У меня и отец хороший…

Рябинин в одних шерстяных носках расхаживал по коврику, остановился около девушки, подмигнул.

– Ничего, – сказал он, – отец-то? – И засмеялся.

Стало совсем легко. Анфиса сразу как-то вошла в эту семью, по-детски наивно подумала: «Век бы не ушла отсюда…» Ирина Павловна накрывала на стол, говорила девушке:

– Сидите, сидите, я сама…

Прохор Николаевич занял место рядом с Анфисой, спросил:

– Так, значит, штурманское отделение? – и тут же похвалил выбор профессии: – Это замечательно, правда, спать в походе мало придется, но зато интересно… Настоящая женская специальность! – И опять засмеялся, сказав при этом: – А вы-то чего хохочете? Действительно, это самая деликатная из всех морских профессий. Вот уж боцманом женщине быть, прямо скажем, трудновато. Хотя… стоп, стоп! Я помню…

И он рассказал историю про одну поморку из Колы, служившую боцманом на одном из кораблей частного предпринимателя Спаде. Закончив рассказ, посмотрел на часы, сказал:

– Ирина, ну-ка, включи радио, сейчас приказ, наверное, передавать будут…

В репродукторе послышались мелодичные позывные, и далекий голос диктора возвестил: «Приказ Верховного Главнокомандующего… Войска Карельского фронта, преследуя немецкие войска, пересекли государственную границу Норвегии и в трудных условиях Заполярья сегодня, 25 октября, овладели городом Киркенес – важным портом в Баренцевом море. В боях за овладение городом Киркенес отличились…»

– Ну, – сказал Прохор Николаевич серьезно, – давайте чокнемся. Сначала за тех, кто сложил под Киркенесом свои головы!..

Наступил день прощанья. Он был пасмурный и ветреный. Дым из паровозной трубы относило вдоль перрона, разбрасывало над головами людей в рыжие клочья. Анфиса, грустная и задумчивая, все время придерживала свой беретик. Сережка зажимал в зубах ленты бескозырки.

Никольский, словно постаревший за эти несколько дней после повреждения катера, сказал:

– Будем прощаться, мне надо идти. Ну, желаю!..

Они пожали друг другу руки. Когда старший лейтенант повернулся уходить, лицо у Сережки как-то странно сморщилось. Он долго смотрел в спину офицера, с которым целый год простоял на одной палубе, следил жадными глазами, как Никольский теряется среди пассажиров и провожающих.

Потом вдруг крикнул:

– Глеб Павлович! – и бросился его догонять.

Все видели, что он обхватил своего командира за шею, они крепко поцеловались. Обратно Сережка вернулся, пряча глаза, наполненные слезами.

– Человек он… такой вот, – объяснил несвязно.

– Ну, ладно, ладно, – похлопал его отец по плечу. – Еще, может быть, служить под его командованием придется.

Ударил гонг.

– Пиши, – жалобно сказала Анфиса.

Ирина Павловна погладила Сережку по щеке.

– Хорошим будь, – посоветовала. – Ты и так не плохой, но старайся быть лучше… Не кури, водки не пей.

– Давай-ка, сынок, – сказал Прохор Николаевич и поцеловал его, как никогда еще не целовал, долгим отцовским поцелуем. – Иди, – слегка подтолкнул в спину, – не забывай своего батьку.