Заложенная за воротник революционных аристократов бомба взорвалась в тридцатые годы, когда члены компартии постреволюционного призыва с одинаковым энтузиазмом громили и ненавистную никониан-скую церковь, и инородческую, интеллигентную «ленинскую гвардию». Религиозный реванш вчерашних староверов-беспоповцев совпал с поражением ставленников интернационального капитала – Троцкого, Зиновьева, Каменева, так и не понявших, чего хотят возглавляемые ими рабочие. А они желали видеть на соседних нарах как своих вековых религиозных врагов, так и нехристей, волокущих Русь-матушку на погибель в какую-то мировую революцию. Лейба не понял этого до самого ледоруба и был уверен, что его поражение было следствием исключительно хитроумных интриг И. В. Сталина.
Но все это – позже. А в 1903 году, начитавшись староверческих архивов, Сосо нетерпеливо ждал возвращения Петро, ежедневно забираясь на гору Киткай и подолгу всматриваясь вдаль, переваривая прочитанное и гадая, зачем этот суровый таежный житель вывалил на него всю эту информацию. Петро пришел затемно, долго шушукался в сенях с Марфой и вошел в горницу, когда молодой революционер готов был уже сам выпрыгнуть ему навстречу, и только природная гордость не позволяла ему это сделать. Сняв заячий треух, перекрестившись на красный угол, Петро присел на лавку и, смерив ссыльного долгим взглядом из-под мохнатых бровей, на правильном, литературном русском сказал, как выдохнул: «Поговорим?»
Джугашвили потом очень часто вспоминал этот разговор, ставший поворотным в его жизни. В глухом иркутском селе перед ним сидел годящийся ему в отцы наставник беспоповцев поморского согласия и смотрел на него с тоской и надеждой, буквально вырывая из груди слова тревоги, которая давно уже поселилась в сердце, накипела и теперь, выплескиваясь наружу вместе с неспешной речью, незримо висела в воздухе, заполняя собой крохотную светелку крестьянского домика на краю цивилизации.
– Мы совершили много ошибок, – опустив голову и не глядя в глаза революционеру, тяжело выталкивал из себя слова Петро, – мы думали, что, закрывшись от мира, мы сохраним неизменной веру предков. Но город оказался сильнее нас. Он забирает нашу молодежь, и она уже не хочет, да и не может жить по-старому. Уходя из деревни, молодые или вообще не возвращаются, или возвращаются совсем другими… Им не нужны молитвы. Им нужен результат. Они хотят действовать и не желают быть изгоями… И я… И мы очень боимся, что их жаждой жить и служить воспользуются бесы, кои заполонили и царские покои, и церковные аналои и… и ряды революционеров…
– Петро…
– Подожди, не перебивай… И это не единственная проблема, – Петро встал, повернулся, нагнулся к куцему окошку и продолжил, уставившись взглядом в снежный окаем. – Если деревьев много – это называется лес. Нас – староверов – тоже много, но новый лес древлеправославной церкви на русской земле так и не вырос, – он тяжко вздохнул, – и уже не вырастет. Нас много, но мы каждый по себе. Каждое согласие сидит за своим забором, да еще и умудряются друг друга попрекать.