Тянется к кувшину, хочет налить еще, и я упреждающе протягиваю руку. Злость одолевает; не выдержав, обрушиваю на него поток резкостей.

— Хватит уже. Что на тебя нашло? Мало того что пьяным заявился, так еще тут свинство устраиваешь. Пойди проспись, Марино. У Анны найдется для тебя свободная кровать. За руль ты не сядешь, а нам тебя терпеть надоело, уволь.

Пит вызывающе, даже насмешливо смотрит на меня, снова поднося к губам бокал.

— Я хотя бы честен, — парирует он. — А вы тут из кожи вон лезете, лишь бы притвориться, что денек выдался хороший, потому что Рождество. Ну так что с того, а? Люси уволилась, самая умная, да?

— Марино, не нарывайся, — предостерегает племяшка.

— И другая хороша: бросила работу, тоже, видно, какие-то свои заморочки, — тычет в Тиун большим пальцем, намекая, что к ней применимы те же аргументы. — Анна отсюда вообще съезжает, потому что ты здесь теперь пристроилась, подследственная наша. Мало того что убийство на тебя повесить решили, так еще и дверью хлопнула у босса перед носом. Ничего удивительного, знаешь ли. И мы еще посмотрим, надолго ли ты губернатору нужна. Частный консультант. Ага, конечно. — Язык заплетается, полицейский еле держится на ногах, лицо пошло багровыми пятнами. — Вот такой вот денек. Так что угадайте, кто остался? Я, собственной персоной. Я и еще раз я. — Он хлопает бокалом по стойке и выходит из кухни, натыкается на стену, потом ударяется об раму картины на стене и, запинаясь, бредет в гостиную.

— Господи. — Макговерн глубоко вздыхает.

— Медведь, — говорит Люси.

— Это все папка. — Анна смотрит ему вслед. — Неспроста он завелся.

Марино валяется в пьяной коме на кушетке в гостиной. На внешние раздражители не реагирует. Лежит недвижно, лишь гортанный храп служит сигналом того, что бедолага еще жив и не имеет ни малейшего представления о том, что сейчас происходит в доме Анны. Лазанья готова, томится в духовке, пирог с лаймом остывает в холодильнике. Хозяйка, вопреки моим протестам, все-таки пустилась в долгий путь до Хилтон-Хед: восемь часов на машине. Чего я только не делала, чтобы она осталась, но упрямица решила, что ей так будет лучше. Уже за полдень. Мы с Люси и Макговерн битый час сидим в столовой; приборы убраны, к подаркам под елкой так никто и не прикоснулся, перед нами разложена папка с уликами «По инстанции».

Бентон работал дотошно, материал подбирал до последней мелочи. Каждый экспонат запечатан в прозрачный пакетик, на некоторых письмах и конвертах — пунцовые пятна: обрабатывал нилгидрином, проявлял скрытые отпечатки пальцев. На конвертах манхэттенские почтовые штемпели и только три первые цифры индекса: 100. Так что определить, из какого именно отделения отправлено письмо, невозможно. Трехзначный номер дает нам лишь город — и убежденность, что почту обрабатывала не франкировальная машина, обслуживающая частные лица и предприятия, и не сельский почтамт. В этих случаях на штемпеле должно было стоять пять цифр.

На титульном листе папки дан перечень содержимого, в котором насчитывается в общей сложности шестьдесят три пункта, датированных начиная с весны 1996 года (где-то за полгода до того, как Бентон написал мне «письмо с того света») и кончая осенью 1998 года (когда Кэрри Гризен сбежала из Керби). Первый пункт назван «доказательство номер один», будто бы он предназначен для глаз присяжных в качестве вещественного доказательства. Это письмо без подписи, отправленное пятнадцатого мая из Нью-Йорка, отпечатанное на принтере витиеватым, трудным для восприятия шрифтом WordPerfect (Люси его определяет как Ransom).