Грузовик, в который забираются выздоровевшие бойцы.
Катя и Сережа стоят и молчат. Сережа в полной форме, в ремнях, с оружием. Все уже в грузовике, ждут только его. Он – смотрит на Катю.
"Напишешь?" – "Напишу". – "Дождешься?" – "Дождусь". – "Не забудешь?"
– "Не забуду". – "Если не забудешь, буду жив!" Гудит грузовик.
Сережа отступает от Кати. Бежит. Тянутся руки, помогают ему взобраться. "Сережа!" – кричит Катя. Машет ему рукой в варежке.
Все.
Я записала сценарий так, как запомнила. Без подробностей. Самое важное. Так, как вчера рассказала автору. Он вдруг попросил. Он сказал, что хочет понять, как запомнилась мне история. Если я что-то перепутаю или выдумаю, не важно. Он даже может изменить из-за меня сценарий. Мы сидели в углу на студии, на нас никто не обращал внимания, он курил и слушал меня, опустив голову.
‹Не датир.›
Актера, который будет играть Сережу, еще не нашли. Актриса с красными волосами будет играть противную соседку. Мне кажется, что я ничего не смогу сыграть, ничего. Я заболею от страха.
Забыла написать, что после самого первого чтения у режиссера на квартире было еще обсуждение. Сидевшие на стульях мужчины сказали, что старика надо сделать старым большевиком, объяснить, что моя Катя
– сирота, про Сережу объяснить, что он сначала был рабочим, а потом уже выучился на конструктора. Голую Ольгу показывать нельзя. Но я в своем пересказе ничего этого делать не стала. Еще они тогда сказали: сомнительно, чтобы конструктор военных самолетов жил в коммуналке, так, что в его комнату любой может войти. И что его отпустили на войну; конструкторами так просто не бросаются. В конце концов решили оставить как есть, авось не придерутся.
‹Не датир.›
Сегодня я училась делать уколы. И мне сказали, что из меня выйдет отличная медсестра. У меня хорошие руки и правильный душевный настрой. И больные не сомневаются, что я настоящая медсестра. На самом деле никаких способностей к медицине у меня нет, но я чувствую себя Катей, у которой есть способности. И еще чувствую, что все идет в моей жизни так, как надо. Правда, пока нет съемок, а съемок я боюсь. Боюсь, что включат прожектора, скажут "мотор", а я онемею, ослепну и застыну статуей.
‹Не датир.›
Я встречаюсь с автором. Осень еще теплая, дождей нет, и мы ходим по улицам. Но чаще всего идем в Сокольники или в Парк культуры. Он покупает мне мороженое. Многие аттракционы уже закрыты. Мы заходим в дальние аллеи, сидим, разговариваем. Листья падают. Это совсем не похоже на ухаживание. Он старше меня лет на двадцать. Но не в этом дело. Хотя он в меня влюблен. Но не в меня все-таки, а в ту Катю, которая из меня как-то вышла. И он, глядя на меня, видит ее. И о ней со мной говорит. Даже не затем, чтобы я лучше поняла образ, а затем, что ему хочется о ней со мной поговорить.
Он очень странный человек. Очень разный. То бритый, то не бритый. То красивый, то уродливый. То разговорчивый, то молчаливый. Он женат, но тоже как-то чудно. То забудет, как его жену зовут, а то вдруг начинает мне рассказывать о ее детстве.
Режиссеру пока не до меня. Ищет других актеров, художника-постановщика, пишет режиссерский сценарий. Пробы со мной снимать не стал, сказал, что пробы не нужны. А вдруг ошибся? Вдруг нужны?