— Зато ты рычать умеешь, как тигр, — улыбнулся я.

— Это меня дед научил. Говорил, мол, может, когда пригодится. Тигры в здешних местах не водятся, но у собак перед ними страх в крови сидит.

— Не только у собак, — хмыкнул я, вспомнив, как сам чуть не наделал в штаны, услышав рычание.

— Это все ерунда, баро, — махнул рукой Зарко. — Бабка моя судьбу человека видела, как наяву, а мать уже только гадать умела. Хорошо еще, что Папушу научила травы искать и лечить.

— А Папуша гадать умеет? — поинтересовался я.

— А тебе погадать нужно? — оживилась девушка.

— Не нужно, — отказался. — Не верю я гадалкам.

— И правильно делаешь, — усмехнулась Папуша. — Может, остались еще настоящие драборавкини, но я таких не встречала. Я, когда гадаю, глаза страшные делаю, а если ручку не золотят — как скажу: «Тэ скарин манн Дэвэл!», так сразу мне деньги суют!

— А у тебя у самого эльфов в роду нет? — поинтересовался цыган. — Иначе как ты своего коня понимаешь? Я давно на свете живу — не видел, чтобы гаджо так коня понимал. Да и я сам — понимаю, о чем конь говорит, а ему сказать не могу.

О том, почему я так хорошо понимаю Гневко, меня спрашивали не раз. Поэтому ответил так, как привык отвечать:

— Это не я его понимаю, а он меня. Конь умный попался.

— Так тоже бывает, — не стал спорить Зарко.

Я попытался усвоить новое знание. Эльфы — это цыгане, цыгане — это эльфы. Стоп! А как же девочка?

— Зарко, а почему ты решил, что девочка тоже из ваших… из эльфов?

— Я, как дом этот в лесу увидел, так сердце и обмерло, — вздохнул цыган. — Дед мне рассказывал, что раньше эльфы в круглых домах жили. И кувшины такие же, как мы, делали, и очаг. Почувствовал. А когда кости нашли — сразу и понял, что она из наших. Показалось — кто-то родной.

— Подожди-ка, — вспомнил вдруг я, что девочка произносила какие-то слова. — Она же мне говорила… Подожди… Сейчас вспомню. Как это? Май… манг… шаларес?

— Может, мангэ шилалэс? — вскинулся цыган.

— Точно, мангэ шилалэс, — подтвердил я. Полюбопытствовал: — А что это означает?

— Означает — мне холодно, — перевел мне Зарко. Задумавшись, цыган уставился в одну точку.

— А это не та ли девочка, про которую легенды ходят? Которую родители убили, а купец все видел, за что и наказали его?

— Может, и та, — пожал плечами Зарко.

— Тогда я не понимаю, — развел я руками. — Ты же мне сам говорил — что нет у цыган страшнее греха, чем убить ребенка? А уж своего ребенка…

— Кто знает, баро, кто знает… — раздумчиво произнес старик. — Может, когда родители свою чаюри убили, они ее от чего-то страшного хотели спасти?

Сегодня я выспался. Завтракать было нечем, а собирать корешки или ловить ежей, как предлагали цыгане, было некогда. Лучше перетерпеть, зато побыстрее вернемся.

Обратный путь, — по нашим с Зарко подсчетам, осталось всего ничего, — показался дольше. Может, оттого, что спешили, а может, из-за чувства собственной неудачи.

На душе было тошно, оттого что обещание, данное невесте и ее отцу (пусть и в призрачном виде), оказалось невыполненным. То, что оно невыполнимо, я в общем-то знал с самого начала, но на что-то надеялся. Хотя на что тут можно надеяться? Пропал человек в лесу пять лет назад, какие можно найти останки? Крупные хищники растащили крупные кости, мелкие падальщики — мелкие. Это даже не иголку в стогу искать, а соломину среди соломин.