— Джулия, я ни с кем не трахался.

— Но я хотела.

Джейкоб второй раз за время разговора повысил голос:

— Черт, да чем это воняет?

— Твой пес, как всегда, нагадил в доме.

— Мой пес?

— Да, пес, которого ты взял домой вопреки нашей четкой договоренности не заводить собак.

— Это дети захотели.

— Дети хотят, чтобы им в руки воткнули капельницы с растаявшим пломбиром, а мозги замочили в ванне с семенем Стива Джобса. Быть хорошими родителями не значит потакать любым прихотям.

— Они тогда были чем-то расстроены.

— Всех что-нибудь да расстраивает. Перестань перекладывать все на детей, Джейкоб. Тебе хотелось быть героем, а меня выставить злодейкой.

— Это несправедливо.

— Абсолютно несправедливо. Ты приводишь домой собаку, хотя мы определенно договорились, что брать ее не надо, и ты стал супергероем, а я суперзлодейкой, и теперь у нас на полу в гостиной засохшая куча дерьма.

— А тебе не приходило в голову убрать ее?

— Нет. Как и тебе не приходило в голову приучить ее гадить на улице…

— Его. Приучить его. К тому же этот бедняга уже просто не терпит. Он…

— Или выгулять ее, или свозить к ветеринару, или мыть ее подстилку, или помнить про ее таблетки от сердечных глистов, или проверять на клещей, или покупать корм, или кормить. Я убираю его дерьмо каждый божий день. Дважды в день. И чаще. Боже, Джейкоб, я ненавижу собак, и этого пса ненавижу, и мне он тут не нужен, но если бы не я, он бы издох уже много лет назад.

— Он понимает, что ты говоришь.

— А вот ты нет. Твоя собака…

— Наша собака.

— …Умнее моего мужа.

И тут Джейкоб заорал. Это был первый раз, когда он повысил голос на Джулию. Вопль рос в нем все шестнадцать лет брака и четыре десятилетия жизни, и пять тысячелетий истории человечества — вопль, обращенный на Джулию, но одновременно и на всех людей, живых и живших, но в первую очередь на него самого. Год за годом Джейкоб неизменно оказывался где-то не здесь, словно в подвале за двенадцатидюймовой толщины дверью, он сбегал от реальности, прячась во внутреннем монологе, к которому никому — включая его самого — не было доступа, или в диалоге, запертом в ящике письменного стола. Но это был он.

Он прошел четыре шага, так что линзы его очков оказались так же близко к глазам Джулии, как и к его собственным, и заорал:

— Ты мне ненавистна!

Несколькими минутами раньше она сказала Джейкобу, что самым печальным для нее было понять, что она совсем не опечалена. Тогда это было правдой, но теперь все изменилось. Сквозь призму слез она видела кухню: треснувший резиновый уплотнитель на кране, решетчатые окна, которые пока еще выглядели прилично, но рассыпались бы, если покрепче ухватиться за раму. Видела гостиную и столовую: по-прежнему прилично выглядят, но там уже два слоя краски поверх слоя грунтовки поверх полутора десятков лет медленного разрушения. И вот он: ее муж, но не партнер.

Однажды Сэм, тогда третьеклассник, вернувшись из школы, взволнованно сообщил Джулии:

— Если бы Земля была размером с яблоко, атмосфера была бы тоньше, чем яблочная кожура.

— Что?

— Если бы Земля была размером с яблоко, атмосфера была бы тоньше, чем его кожура.