— Ну, — сказала она, хлопнув в ладоши и нечаянно взметнув новое облако пыли, — мы с папой подумали, что неплохо бы этот дом как-нибудь назвать.

— Разве это не просто Папин дом?

— Верно, — сказал Джейкоб, беря себя в руки и изображая оптимизм. — Но мы все хотим считать его одним из двух домов нашей семьи.

— Ну да, тот, в котором ты живешь. В отличие от того, где живет мама.

— Мне этот дом не нравится, — сказал Бенджи, перерезав тем самым Джейкобу тросики эмоциональных тормозов.

— Еще понравится, — сказала Джулия.

— Мне не нравится.

— Понравится, обещаю.

Джейкоб почувствовал, что уходит в занос. Нечестно, что он должен переезжать, нечестно, что ему досталась роль того, кто ушел из семьи, что вся эта пыль — его. Но он также чувствовал, что зависит от помощи Джулии. Без нее он не справится. Без нее у него не получится жить без нее.

— Все будет отлично, — сказала Джулия, как будто вдыхая свою жизнерадостность в лопнувший шарик счастья Бенджи, она могла не позволить ему сдуться. — Папа говорит, наверху есть даже комната с теннисным столом.

— Абсолютно верно, — подтвердил Джейкоб. — А еще я затроллил весь "Е-бэй" в автомата для скибола.

— Ты хотел сказать протралил, — поправил Макс, — а не затроллил.

— Вообще-то, — вступил Сэм, внезапно оживившись, — вы знаете, что троллить происходит от слова трал? А вообще не от "тролля"?

— Нет, — сказал Макс, благодарный за крупицу нового знания. — Я всегда думал, что от "тролля".

— Правда?

Обычный разговор — как будто обычная жизнь продолжается.

— Что такое скибол? — спросил Бенджи.

— Такая помесь боулинга и дартса, — сказал Сэм.

— Представить себе не могу.

— Ну как в "Чак-И-Чизе"?

— А, понятно.

Обычная жизнь? Так весь этот кавардак ради нее?

— А может, Дом с автоматами? — предложил Макс.

— Еще скажи "Arcade Fire", — сказал Сэм.

— Очень пыльно, — сказал Бенджи.

— Пыли не будет.

— Может, усадьба Дайвенпорт?

— Почему?

— Потому что он на улице Дайвенпорт.

— Это название для какого-нибудь старинного особняка.

— Не понимаю, почему не называть его Папиным домом, — сказал Сэм. — Можно притворяться, что это что-то другое, но это же папин дом.

— Бумажный дом, — сказал Бенджи не то сам себе, не то никому.

— Что?

— Потому что здесь везде бумага.

— Когда вы поселитесь, бумаги уже не будет, — повторил Джейкоб.

— Бумага — это на чем пишут, а ты же писатель.

— Он на компьютере пишет, — сказал Сэм.

— А бумага легко рвется и горит.

— И зачем называть дом в честь того, что легко рвется и горит?

— Не гноби его, Макс.

— А что я такого сказал?

— Да бог с ним, — сказал Джейкоб. — Можем называть его просто 2328, по адресу.

— Нет, — сказала Джулия, — не "бог с ним". Идея отличная, а нас тут пятеро умных. Надо справиться.

Пятеро умных задумались. Они пытались умом решить задачу не для ума: как если бы крестовой отверткой решали кроссворд.

Есть религии, упирающие на мир в душе, есть — на уклонение от греха, есть — на молитву. Иудаизм упирает на ум: в текстах, в обрядах, в культуре. Всё — познание, всё — подготовка, непрерывное пополнение умственного инструментария, чтобы его можно было применить к любой ситуации (и тогда станет слишком тяжело нести). Евреи составляют 0,2 процента населения Земли, и на их долю приходится 22 процента Нобелевских премий — или 24, если не считать Нобелевскую премию мира. И при отсутствии Нобеля за уничтожаемость было десятилетие, когда евреи не имели особых шансов на получение этой премии, а то бы доля была еще больше. Почему? Не потому, что евреи умнее всех прочих, а потому, что евреи прикладывают силы именно к тому, за что награждают в Стокгольме. Евреи тысячелетиями готовились к соревнованию за Нобелевку. Но если бы была еще Нобелевская премия за Довольство Жизнью, за Чувство Устроенности, за Способность Отпускать, эти 22 процента — 24 без учета Премии мира — рухнули бы со свистом.