Я иду во имя Кортленда Эндруса, он из Гилеада!

Я иду во имя Катберта Оллгуда, он из Гилеада!

Я иду во имя Алена Джонса, он из Гилеада!

Я иду во имя Джейми Декарри, он из Гилеада!

Я иду во имя Ванни Мудрого, он из Гилеада!

Я иду во имя Хакса-повара, он из Гилеада!

Я иду во имя Давида-сокола, он из Гилеада и неба!

Я иду во имя Сюзан Дельгадо, она из Меджиса!

Я иду во имя Шими Руиса, он из Меджиса!

Я иду во имя отца Каллагэна, он из Салемс-Лота и с дорог!

Я иду во имя Теда Бротигэна, он из Америки!

Я иду во имя матушки Талиты, она из Речного Перекрестка, и положу здесь ее крест, как и обещал!

Я иду во имя Стивена Кинга, он из Мэна!

Я иду во имя Ыша, храбреца, он из Срединного мира!

Я иду во имя Эдди Дина, он из Нью-Йорка.

Я иду во имя Сюзанны Дин, она из Нью-Йорка!

Я иду во имя Джейка Чеймберза, он из Нью-Йорка, и его я называю своим истинным сыном!

Я — Роланд из Гилеада, и я иду сам по себе; ты мне откроешься.

И вот тут протрубили в рог. От этого звука у Патрика похолодела кровь, и при этом он испытал благоговейный трепет. Эхо затихло, а минуту спустя раздался громкий, раздирающий барабанные перепонки скрежет: открывалась дверь, простоявшая запертой целую вечность.

И наступила тишина.

Патрик просидел, где и оставил его Роланд, у подножия пирамиды, дрожа всем телом, пока в небе не появились Старая Звезда и Древняя Матерь. Песня роз и Башни не прекратилась, но заметно поутихла, смолкла буквально до шепота.

Наконец он вернулся на дорогу, собрал все уцелевшие банки, которые смог отыскать (их оказалось на удивление много, учитывая силу взрыва, который уничтожил повозку), нашел мешок из оленьей шкуры, в который их и положил. Вспомнил, что забыл карандаш и вернулся за ним.

Рядом с карандашом, поблескивая в свете луны, лежали часы Роланда.

Юноша взял их, издав короткий (и нервный) радостный крик. Положил часы в карман. Затем вышел на дорогу и закинул на плечо мешок с банками.

Я могу сказать вам, что он шагал чуть ли не до полуночи, прежде чем остановился, чтобы отдохнуть. Я могу сказать вам, что часы полностью остановились. Я могу сказать вам, что на следующий день, около полудня, когда он вновь посмотрел на них, они шли в положенном направлении, но еще очень медленно. А вот больше о Патрике я ничего рассказать не могу. Ни о том, добрался ли он до «Федерала», ни о том, нашел ли Заику Билла, ни о том, вернулся ли на американскую сторону. Ничего такого я вам рассказать не могу, скажите: увы. Здесь темнота скрывает его от глаза рассказчика, и он должен идти в ней один.

Никто не поднимает крика, не шарахается в сторону, когда маленький, на электрическом ходу, скутер выкатывается из ниоткуда в Центральный парк. Большинство тех, кто находится рядом, смотрят в белое небо, на первые планирующие снежинки, предвещающие сильный предрождественский снегопад. «Буран 87-го», так его назовут в газетах. А те посетители парка, кто не задрал голову, смотрят на хор, приехавший из Верхнего Манхэттена. На мальчиках темно-красные блейзеры, на девочках — темно-красные свитера. Это хор Гарлемской школы, его еще называют «Розы Гарлема» в «Пост» и в соперничающем с ней таблоиде «Нью-Йорк сан». Они поют старые рождественские гимны, голоса их звучат в унисон, они щелкают пальцами, от строфы к строфе, и звуки эти похожи на те, что звучали в ранних песнях таких групп, как «Спэрс», «Коустерс» и «Дак дайэмендс».