— Что так?

— Мама умирает.

Тут уж самый распоследний формалист, как бы ему ни хотелось выпить и закусить, будет вынужден задержаться, чтобы изобразить сочувствие и хотя бы толику участия, косясь на проходящих мимо красоток.

— Вот чёрт... Мужик, мои соболезнования. А что с ней?

— Рак мозга, головного. Неоперабельный.

— Нда... Держишься?

— Не особо. Если честно, я дико устал, просто в край. Сил нет смотреть на это. Хочется, чтобы уже закончилось поскорее. Паскудные мысли, да?

— Ну, не мне судить. Никому не пожелаешь оказаться на твоём месте.

— Это точно. Вот вчера — представляешь — захожу в палату, она спит. Думаю — не буду будить. Она меня в последнее время всё равно не узнаёт, и поговорить толком не получается. Поставил цветы в вазу, уходить собрался. И тут за спиной... Слышал когда-нибудь, как горящий заяц орёт?

— Прости, что?

— Заяц. Ну, знаешь, по весне сухостой на полях жгут, и зайцы в огонь попадают. Горят живьём. И орут. Жутко орут, истошно. Вот и она так же заорала. Я чуть заикой не остался. Хе, да... Поворачиваюсь, а она в койке села, глядит сквозь меня ошалелыми глазами, и волосы рвёт на себе. Натурально выдёргивает клочьями, с мясом. Я сестру звать. Но хрен их дозовешься. За руки схватил, ну, чтобы волосы не рвала, а она ещё сильнее орать. Я и не думал, что сильнее можно. Аж в ушах звенит. Связки порвала. А всё равно не прекращает, хрипит, что есть мочи. Мокрота изо рта летит кровяная. А сама руки тянет-тянет к голове, лицо расцарапать пытается. Ногами меня бить начала. Я в запястья ей вцепился, держу, и только думаю — как бы не сломать. Там же кости да кожа, натурально мумия. А она прям вся ходуном уже ходит, скачет на койке, головой трясёт, как одержимая! «Экзорциста» смотрел? Вот типа того. Капельницу перевернула, катетер вырвала, из вены шарашит! А медсёстры эти — суки — ещё судно не вынули, ну и оно кверху дном, дерьмо повсюду! Можешь себе представить, да? Насилу сдержал до подкрепления. А сегодня, прикинь, лечащий врач звонит утром, сообщает мудила, мол, так и так, рентген маме вашей сделали, в лучевой кости трещина. Я ещё и виноват остался!

Олег умолк и замер, только сейчас поняв, что своим не в меру шумным и полным экспрессии монологом привлёк внимание всех, кто был в комнате. Два десятка человек стояли вокруг, держа в руках пластиковые стаканы, надкусанные бутерброды, и глядя так, будто каждому только что за шиворот заползла змея. Кто-то даже догадался выключить музыку, чтобы тишина стала максимально невыносимой.

Олег стоял в центре кольца отторжения, и полубезумная улыбка медленно сползала с его лица, как масляная краска под кислотой. Нужно было что-то сказать, всем этим людям. Как-то пояснить... Но у Олега свело челюсть. Он попытался открыть рот, но вместо слов произвёл на свет лишь нелепую полную беспомощности гримасу. Ближайшие «зрители» поспешно расступились, опасаясь, что Олег сейчас блеванёт. И он действительно блеванул. А потом, не придумав ничего лучшего, просто выбежал из комнаты. Точнее, выполз на четвереньках, поскользнувшись на собственной блевотине и не найдя сил подняться. Добрался до своей квартиры, и уснул.