Брови Тимофеева устало нахмурились, сходясь на переносице.

— Нет.

Я добродушно улыбнулась.

— Не беда.

— Я уже привык.

— Сейчас, — нажав кнопку, радостно воскликнула я, — мы послушаем одну из моих любимых песен.

— Мы?

— Мы.

Я добавила громкости. В комнате раздались первые звуки песни. В выражении лица Лёши ничего не изменилось. Он устало подпирал ладонью подбородок.

Мои руки взлетели в воздух и весело забегали по воображаемым струнам. Звучание гитары из динамиков было настолько заводным, что ноги сами задвигались в такт.

«Должно быть, ты надо мной издеваешься», — было написано в глазах Тимофеева, когда он не без улыбки наблюдал за моими движениями.

— Давай сюда, — я взяла его левую руку и положила на один из динамиков.

Лёша послушно положил руку на колонку. Его губы перестали улыбаться. Он, безусловно, хотел бы почувствовать что-то большее, чем просто вибрации.

— Сейчас ты вспомнишь, — я покачивала головой в такт музыке, не выпуская из рук воображаемую гитару.

Первый куплет вот-вот должен был начаться. Его глаза застыли, послушно ожидая ответа моих губ.

Мелодия была веселой и озорной, моя голова дергалась всё быстрее, словно на шарнирах, отчего на его лице начала расплываться улыбка. Через секунду он просто хохотал. Кто-кто, а уж я придуриваться умела.

— Не люблю темные стекла, сквозь них темное небо. Дааайте мне войти, откройте двери… — Я видела, как переменилось его выражение лица. Лоб напряженно множил складки. Тимофеев слушал, едва не задыхаясь, казалось, мелодия складывалась в его голове по памяти. — Мне снится черное море. Теплое черное море. За окнами дождь, но я в него не верю.

Он тяжело выдохнул, но ни на секунду не оторвался от моих губ. Я улыбнулась на мгновение и продолжила повторять слова песни за одним из самых талантливых музыкантов ушедшего века.

— И я попал в сеть, и мне из нее не уйти. Ту-ту-ту-ту. Твой взгляд… бьет меня, словно ток! Звезды, упав, все останутся здесь! Навсегда останутся здееесь!

Во время длинного проигрыша я забавно мотала головой из стороны в сторону, не прекращая уморительно улыбаться. Я преодолевала своё смущение, пела, сначала не издавая ни звука, одними губами, а позже и вовсе беспрерывно хохотала. Отсмеявшись, брала себя в руки и снова входила в роль, четко проговаривая каждое слово песни.

Тимофеев молчал. В его глазах я читала боль и надежду. Он смеялся вместе со мной, но мыслями погружался глубоко в свои воспоминания и переживания.

Я очень боялась, что причинила ему новые страдания, но когда мелодия стихла, он сам выбрал следующую песню и, выгнув руку, вновь прислонил ее к динамику. Вздох облегчения вырвался из моих губ.

По первым нотам я узнала эту композицию. Щемящую, трогательную и неторопливую. Лёша прислонился к подголовнику и замер, глядя на мои руки. Я медленно взяла в руки инструмент, созданный моим воображением. Каждый, кто хоть раз держал гитару в руках, разделил бы мои чувства. Когда пальцы перебирают невидимые струны, душа сама повторяет за тобой нужные звуки.

Нежный, плавно текущий перебор. Мои пальцы взлетали над струнами и вновь опускались, едва касаясь их. Они двигались так быстро, что я почти слышала журчанье реки, вторящее нотам. Её течение было невыносимо печальным. Зажимая невидимые аккорды, я видела, как Тимофеев одобрительно кивает в ответ.