В поисках мести и славы умчался Джэбэ-нойон, унося в своей груди горячие угли противоречивых чувств.

...Субэдэй, опиравшийся на серебряную луку седла, стряхнул со своих пальцев конский волос, подхваченный ветром. Сморгнул надутую пыльным ветром слезу, и было неясно, какой влагой блестел его глаз. То ли глядел он вослед чеканной фигуре всадника сквозь слёзы колючего ветра, то ли сквозь соль своих собственных слёз. Но ясно в сём напряжённом взгляде было одно: если для Джэбэ Стрелы солнце вставало из-за кровавых пожарищ воинской славы, то для Барса с Отгрызенной Лапой, вытертая «шерсть» которого была крепко побита сединой, оно всходило из-за его молодых плеч.

Таким суровым счастьем дышало бурое от зноя лицо багатура, с такой надеждой и верой шептали его растрескавшиеся губы:

— О, Галай — бог Огня, и ты, бог войны — Сульдэ! Благодарю вас и других наших богов за то, что создали меня Человеком!

— Благодарю зато, что сделали меня Монголом-воином! Дали в руки меч и стрелы!

— Благодарю вас за все мои победы и поражения.

— Благодарю, что даровали мне зрение... благодарю и за слепоту одного из моих глаз, из-за чего я увидел дальше... За свою жизнь я узнал цену меди, серебра, золота... Но главное, я узнал цену верности и предательства, храбрости и трусости.

— Я убил много мужчин, и любил много женщин, и съел много мяса. Голодным я тоже бывал... и за это тоже благодарен, как благодарен за кусок лепёшки, которая голодному сладка вдвойне.

— О, боги! — Субэдэй, оставаясь в седле, поднял одну руку к Небу; он поднял бы и вторую, но она, усохшая и кривая, болталась как плеть. — Вы сотворили всё сущее на свете!.. Вам всё подвластно. Прошу, даруйте монголам победу! И даже если моему народу суждено будет когда-то по вашей воле потерять величие... знаю, оно всё равно будет жить в памяти веков, как и воин-монгол на летящем коне будет жить в каждом, кто храбр, дерзок и силён. И ещё заклинаю вас, боги, хранители священного Онона и Керулена... Походы и битвы отняли у меня дорогого сына, но они же и подарили мне взамен Джэбэ. Прошу вас, дайте с честью прожить ему! Отвратите от него позор! Вырвите из него жизнь прежде, чем злые ветры сорвут с его головы шлем — достоинство воина, а из руки его выпадет меч.

Рдяно занималась талая заря за Днепром. Только две дружины: киевская и смоленская (среди прочих, растянувшихся по степи) шли плотно, видя друг друга, держа чёткий строй и порядок.

На ночь, какая б ни была благодать и тишь, под присмотром старшин городились оборонительные круги из боевых повозок и высылались «разведы»: два-три разъезда лёгкой, не обременённой тяжёлой броней и поклажей конницы рыскали наперёд дружин, проглядывали фланги, прощупывали фронт[269].

Это были полки киевского великого князя Мстислава Романовича, при двух воеводах — Белогриве и Варлааме Крысе, коий шёл во главе смоленцев. Дружины эти продвигались маршем в особицу, отдельно от других; половина была из пешцев, другая гребла пыль на тяжёлых конях-ратаях. Зной и духота томили войско, снижали боевой дух. Конные полки, устав от напраслины хода, нет-нет да и придерживали своих гривастых «тягачей»; высылали скорых на стремя молодцов хомутать брошенный татарами половецкий скот. Бродивший без надзора по степи, отъевшийся на весенних травах, он был лакомой дармовой добычей. Отдав молитвенный долг небесам, дружинники рьяно брались за дело: варили из огромных шматов убоины в медных котлах гарные, в алтынную звезду мясные похлёбки, после которых едоки спали врастяжку на овчинах до самого утра, и богатырский храп их далеко разносился окрест, пугая стаи шакалов и волков, следующих за отрядами, как траурные тени.