Молочков покосился удивленно.

— Слушай, что это с тобой? То противился, а тут вроде даже рад, что меня видишь…

— Я «их» видел, — угрюмо сказал Свентицкий.

— Неужто даже с бандюгами, которые Щепкина гробили, видался?

— Это мелочь… — невесело усмехнулся Леон. — Ты только не думай, что я из-за тебя стараюсь! И даже не из-за Даньки и наших аэродромных! Тут дело страшное…

— Какое такое?

— Да они русские только по фамилиям! — яростно заволновался Свентицкий, даже лицо побелело от злости. — Нет, право слово, так… Им волю дай, они всю Россию в куски растащут, кому угодно продадут! Лишь бы все, как раньше, было…

— А. Так тебе Россию жалко?

— Да!

— Ну что ж… — сказал Молочков. — Это правильно. Хоть что-то понимать начал! Ничего, с этого начал — и к главному дотопаешь! Спасибо тебе!

— Спасибо потом скажешь… Знаешь, где у них склады оружия? Лабаз на Потемкинской, такой старый…

— Это нам известно.

— В морге, при лазарете… Полторы тысячи патронов, шесть пулеметов.

— Ого! Вот это нам не известно… — радостно сказал Молочков. — Давай дальше!

Доклад свой Леон кончил уже в кабинете. Устало спросил:

— Ну а теперь мне куда?

— Тебе? — Молочков оторвался от телефонов, запаренно глянул: — А тебе на пристань надо! Отряд-то твой с Коняевым уходит!

На причалах стоял гам, ругань.

По сходням заводили на баржи коней, грузили сено в кипах, седла, амуницию, закатывали горные пушки. Пыхтели на воде три буксира. Шлепая плицами, отвалил и пошел вверх по Волге большой пассажирский пароход, загруженный солдатами. Кто-то на палубе наяривал на гармонике: «Ие-х, яблочко, куды котишьси?»

Щепкина Леон увидел случайно. Тот сидел на мешках с мукой, грыз яблоко.

— Где наши, Данечка?

— А… пришел! — Щепкин даже не удивился, чем сильно обидел Леона. — Вон они, уже на барже…

Тяжелая посудина, разворачиваемая буксиром, отваливала от причала. На палубе были видны бочки с бензином и касторкой, ящики с отрядным имуществом… Нил Семеныч и Афоня стояли на корме, прощально махали руками. За ними Леон увидел мастерового Балабана, огромного Кондратюка, мотористов.

— Ничего не понимаю! — растерянно сказал Леон. — Они вояжируют, а ты сидишь?

— Все правильно, Ленька! — сощурился спокойно Щепкин. — У нас ведь остался только «фарман» — чего его разбирать, грузить, потом выгружать, собирать? И так не машина — труха! Глазунов площадку приготовит под Черным Яром, вот и перегоним ероплан! Да еще немножко подальше сгоняем, поглядим: что там, в Царицыне? Ладно, здорово!

Они пошли с пристани, не оглядываясь.

«Фарман» стоял на аэродромном поле, как сирота. В опустевшей дачке только ветер шелестел соломой подстилок, на которых спали авиаторы.

Маняша стирала близ дачки. Увидев Леона, оглядела придирчиво, сказала:

— Сымай рубаху! Пропотел же весь… Ты где был? Постирать, что ли, было некому?

— Некому, — засмеялся Леон.

К вечеру Молочков неожиданно привез на аэродром Дашку и остальных щепкинских сестер, брата.

Сказал:

— Пусть тут побудут. У здешней контры на весь щепкинский род обида. Еще, тронут малых. Им сегодня ночью в городе лучше не быть!

К ночи на аэродром, почти незаметно, кружной дорогой, пришла полурота латышских стрелков, быстро заняла оборону.