— Мы ушли, выходит, Астрахань голая остается?

— Зачем же? — отвечает Щепкин. — Есть приказ. Со станции Алтаты новый отряд перебрасывают, пять машин, что они там, хуже нас? Закроют городишко.

…Пальба началась в третьем часу ночи. Редкая, прокатилась над городом. На Волге несколько раз ударил миноносец.

Больше на аэродроме ничего не слышали.

Утром прикатил веселый Молочков в простреленной насквозь фуражке. Сказал:

— Ах, попалась, птичка, стой! Не уйдешь из клетки... Можете не спрашивать, все одно ничего не скажу! Летите себе спокойно, у нас — полный порядок!

Маняша, отворачиваясь, пробурчала Щепкину:

— Ладно уж! Не тяни душу…

Поцеловала, а плакать ушла за дачку, чтоб никто не видел.

Леон помог Щепкину натянуть комбинезон. От былого шелкового великолепия уже осталось мало чего: комбинезон был грязен, прожжен во многих местах. Договорились вести машину по очереди. Из оружия были только парабеллумы, их проверили, сунули за пазухи, чтобы не захолодела смазка на высоте.

Щепкин потискал на прощание детвору, сказал Даше:

— Ты с ней не скандаль! Она вас любит…

— Знаю! — буркнула сестра. — Вот это отдай…

Щепкин недоуменно поглядел на первый том энциклопедии на букву «А», который она протягивала:

— Кому?

— Афанасию вашему, — серьезно сказала Даша. — А то он совсем дурак. Никакого образования.

— Привет, что ли, передать? — усмехнулся Щепкин.

— Можешь, — разрешила высокомерно Даша.

Леон, сердясь, закричал из «фармана».

— Иду! — отозвался Щепкин. Стрелки-латыши стояли у аппарата, им было все объяснено: что делать, чтобы эта летающая мебель все-таки оторвалась от земли.

Когда взлетели, Щепкин оглядел с высоты разбросанный, в рыжих пятнах листвы, город, пристани, темную Волгу и удивился: вроде бы должна быть в душе угрюмость, сколько машин потеряли, сколько народу здесь побито, но чувства, что бой проигран, не было, было ясное понимание: отдано все, что можно было отдать, сделано все, что можно было сделать.

…Когда выгрузились под Черным Яром на берег, Глазунов приказал отрядного имущества не разбирать: все одно завтра сниматься и отсюда идти с полком в наступление. Одно только и сделали: очистили от кустарника и кочек посадочную площадку, по углам которой Нил Семеныч приказал поставить четыре бочки с мазутом. На тот случай, если «фарман» будет садиться ночью, запалят сигнальные огни.

Под берегом грудились баржи, буксиры, два парохода, с них скатывали орудия, телеги с припасом.

Полк вытягивался на берег, разворачивался к маршу. Когда в небе раздался стрекот аэропланного мотора, на баржах радостно закричали, кидали в воздух шапки, приветствуя.

Колыхало аэроплан, как лодку на крепкой волне, ветер сшибал с курса. Даже снизу было хорошо видно, как надувается пузырями обшивка, под хвостом болталась лохматая полоска, видно ободрало на взлете в Астрахани.

Колеса «фармана» крутились, казалось, он касается ими воды.

На посадку он плюхнулся тяжеловато, мотор Щепкин выключил еще в воздухе, слышно было, как затрещала тележка шасси и, гулко подскакивая, застучали по земле колеса.

Щепкин и Леон даже не вылезли из машины, только размотали шарфы, прикрывавшие от ветра. Несмотря на защиту, лица их были запудрены мелкой серой пылью.