И Прасковье Григорьевне Козыревой, восьмидесяти восьми лет от роду, показалось, что её с головой окунули в тёплое, пахнущее мёдом молоко.

Судя по восприятию, весь процесс длился минут десять. Хотя на самом деле всё укладывалось в полторы. Прасковью качало в потоке тёплого молока, ласкало волнами, которые словно массажировали кожу; покалывало раскалёнными иголочками, но приятно и совсем не больно. Затем стало припекать обе пятки, а за волосы словно кто-то стал тянуть вверх. При этом ощущения, что стоишь на одной ноге, прижимаясь левым боком к десятилетнему ребёнку, куда-то исчезли. Казалось, что лежишь на волнах, раскинув руки и ноги, и подставляешь лицо ласковому, горячему солнышку.

Блаженство…

Если бы только не жжение в пятках да боль от натянутых волос. Но в сущности, всё терпимо… И дышится легко…

Наверное, именно от эффекта натянутых волос в какой-то момент Козырева и открыла глаза. Хотя академик не раз строго предупреждал не делать этого.

Недаром говорят, что любопытство кошку сгубило. Хотелось хоть одним глазком глянуть, что внутри кокона творится и просматривается ли он наружу?

Глянула. Вскрикнула отсутствующим ртом. И сразу зажмурилась. Потому что увиденное никак не соответствовало тактильным ощущениям остального тела. Но в памяти так и запечатлелась жуткая картинка, словно два монстра, похожие на изувеченные деревья, разрывают своими лапами-ветками массивную женщину-великана на части. Женщина лежит и вяло трепыхается в попытках защититься, но участь её уже предрешена. Полученные глубокие раны несовместимы с жизнью.

Но как только глаза оказались плотно зажмурены, страх моментально исчез, да и сама ужасная картинка осталась не более чем сказочным пятном в воспоминании. До самого конца действа женщина продолжала думать о странном видении и метаморфозе в ощущениях, а там и тело почувствовалось в прежней позе, стоящее на левой ноге. И голос рядом раздался совсем незнакомый, такой с баском, но уже не ломкий и совсем не юношеский.

– Прань, давай открывай глаза… И отпускаем друг друга.

Ещё нечувствительными руками они отпустили талии друг друга, встали на ноги и начали осмотр не с себя, а друг с друга.

– Ух ты! Вот это женщина!

На Прасковью откровенно и бесстыже пялился лысый парень шестнадцати лет, которому можно было дать и все семнадцать за неуловимую взрослость, просматривающуюся во всём: мимике, жестах, взгляде и постановке фигуры. Ещё и половой орган вполне приличных размеров у него стоял, словно деревянный. А на лице блуждала многозначительная восхищённая улыбка.

Дальше произошло совсем для Прасковьи непонятное. Её тело резко наполнилось ярким желанием и само шагнуло к парню, не обращая внимания на длиннющие ногти на ногах и на руках. Правая рука осторожно потянулась к мужскому органу, а чужой, хриплый и незнакомый голос проворковал:

– Ты хочешь?..

Скорее всего академик руководствовался своими знаниями, здравым смыслом, трезвым рассудком и умением увидеть в каждом действе пользу для науки. Потому что резво отпрыгнул на метр, прикрыл левой рукой своё достоинство и прикрикнул на женщину: