Почти все мои силы уходили на то, чтобы не хлопнуться в обморок. Держаться, несмотря ни на что. Я продержался весь июнь и первую половину июля, пока однажды — в обеденный перерыв — ко мне не подсел Блокер. Я как раз пытался есть сандвич, с трудом удерживая его в трясущейся руке. Иногда эта дрожь не унималась аж до десяти вечера. Все из-за жуткой жары. Либо дрожь, либо обморок. Но я думал о Долане и умудрялся держаться. Как — сам не знаю. Но у меня получалось.
— Ты все равно еще слабоват, парень, — сказал Блокер.
— Да. Но как говорил мой старинный приятель, видел бы ты, с чего я начинал.
— Я все жду, когда ты брякнешься посреди дороги, и никак не дождусь. Но когда-нибудь ты сломаешься.
— Нет. Не дождетесь.
— Да, да и еще раз да! Если ты так и будешь ходить с лопатой за самосвалом, то точно сломаешься.
— Нет.
— Самое горячее время еще впереди, приятель. «Работенка на противне», так это у нас называется. Тинк придумал.
— Я буду в порядке.
Он что-то достал из кармана. Часы моего прадеда. Вложил мне в ладонь.
— Убери эту хрень. Мне они не нужны.
— А как же наш договор?
— Я его разрываю.
— Если ты меня уволишь, я подам в арбитражный суд. — Меня несло. — Ты подписал мое направление. Ты…
— Я тебя не увольняю, — сказал он, глядя в сторону. — Я перевожу тебя к Тинку. Будешь учиться работать на фронтальном погрузчике.
Я долго смотрел на него, не зная, что сказать. Сейчас мой школьный класс, уютный и прохладный, казался куском из какой-то совсем другой жизни… Но я все равно не въезжал, о чем думает Блокер и что он имел в виду, когда сказал то, что сказал. Я так понял, что он оценил мою настойчивость и упорство и даже зауважал меня, но в его уважении был и оттенок презрения, и я понятия не имел, какие были тому причины. А тебе что до этого? — заговорил у меня в голове голос Элизабет. Самое главное — это Долан. Помни про Долана.
— А зачем тебе это? — выдавил я наконец.
Он повернулся ко мне, смущенный и взбешенный одновременно. Хотя бешенства было значительно больше.
— Да что с тобой, парень? За кого ты меня принимаешь?
— Я не…
— Думаешь, я собираюсь тебя ухайдакать ради каких-то гребаных часов?! Ты и вправду так думаешь?
— Извини.
— Да уж. «Извини». Вежливый ты сукин сын. Усраться можно, какой ты вежливый.
Я убрал часы в карман.
— Тебе никогда не стать сильным, приятель. Есть деревья и люди, которые запросто переносят жару. Но есть, которые сохнут и умирают. Ты умираешь. И сам это знаешь, но в тень не уходишь. Почему? Зачем ты себя гробишь?
— Есть причины.
— Есть, верю. И спаси Господи всякого, кто попытается встать у тебя на пути.
Он встал и ушел.
Зато подошел, ухмыляясь, Тинкер.
— Как думаешь, с погрузчиком справишься?
— Думаю, справлюсь.
— Я тоже так думаю, — усмехнулся он. — Старине Блоку ты нравишься, он просто не знает, как это выразить.
— Да, я заметил.
Тинк рассмеялся.
— А ты крутой маленький живчик, а?
— Надеюсь.
Остаток лета я провел за рулем погрузчика, а когда вернулся осенью в школу — черный, почти как сам Тинк, — надо мной перестали смеяться. Иногда на меня как-то странно поглядывали украдкой, но никто не смеялся.