Голос, говоривший за Элизабет, умолк, и я решил, что сегодня он больше не будет меня беспокоить. Но потом, когда впереди уже показался Вегас — окутанный синеватой туманной дымкой, он как будто подрагивал в жарком мареве на краю пустыни, — он заговорил снова.

Если его не обманешь фальшивым объездом , прошептал он, тогда обмани настоящим .

Я резко направил «бьюик» к обочине и вдарил по тормозам обеими ногами. Потом я долго сидел и смотрел на свое отражение в зеркале заднего вида широко распахнутыми, перепуганными глазами.

А голос, говоривший за Элизабет, вдруг рассмеялся. Это был дикий, безумный смех, но через пару секунд я тоже расхохотался.

Другие учителя смеялись надо мной, когда я вступил в Клуб здоровья у нас на Девятой улице. Один из них даже спросил, что это на меня нашло — уж не надрал ли мне кто-нибудь задницу. Я смеялся вместе с ними. Пока ты смеешься вместе со всеми, тебя никто ни в чем не заподозрит. Да и почему бы мне было не посмеяться? Моя жена умерла уже почти семь лет назад. От нее давно ничего не осталось — лишь клок волос, пара костей и горстка праха в гробу. Так почему бы мне было и не посмеяться? Вот если бы я не смеялся, тогда бы люди задумались, все ли со мной в порядке.

Итак, я смеялся вместе со всеми — смеялся всю осень и зиму, даже когда мои мышцы ныли от непривычной нагрузки. Я смеялся, хотя изводил себя голодом: никаких вторых порций в плане добавки, никаких перекусов на ночь, никакого пива и предобеденного джина с тоником. Зато вдоволь мяса с кровью и зелень, зелень, зелень.

На Рождество я купил себе тренажер.

Нет, даже не так. Элизабет купила мне тренажер.

Я стал реже видеть Долана. Был слишком занят: тренировался, подтягивал пузо, прокачивал руки, ноги и грудь. Иногда мне казалось, что я больше не вынесу, что у меня все равно никогда не получится набрать необходимую форму, что я просто не выживу без добавок, кофейных пирожных и лишней ложечки сливок в кофе. В такие дни я садился в машину, ехал к одному из его любимых ресторанов или клубов, парковался неподалеку от входа и ждал его появления. Сейчас он появится: выйдет из своего туманно-серого «кадиллака» под руку с высокомерной холодной блондинкой или рыжей хохотушкой — а то и с двумя сразу. Сейчас он появится, человек, убивший мою Элизабет, весь из себя ухоженный и элегантный, в блейзере от Биджана, сверкающий золотым «Ролексом» в отблесках уличных фонарей. Когда я уставал или падал духом, я шел к Долану. Наверное, так человек, мучимый страшной жаждой, ищет оазис в пустыне. Я жадно пил его отравленную воду и оживал.

В феврале я начал бегать. Каждый день. И теперь другие учителя подтрунивали над моей лысиной, которая краснела и облезала, и снова краснела и облезала на утреннем солнце, независимо от того, сколько я на нее изводил солнцезащитного крема. Они смеялись, и я смеялся вместе с ними, хотя дважды чуть не терял сознание и провел немало кошмарных минут — обычно, в самом конце пробежек, — пытаясь унять боль в сведенных судорогой ногах.

В начале лета я подал заявление на работу в Департамент дорожного строительства штата Невада. В конторе по трудоустройству мне выдали какую-то бумагу, поставили штамп об испытательном найме и послали к начальнику участка Харви Блокеру. Это был крепкий высокий мужчина, дочерна опаленный невадским солнцем, в потертых джинсах, пыльных грубых ботинках и синей футболке с отрезанными рукавами и выразительной надписью «ЖИЗНЬ — ДЕРЬМО» на груди. Под его загорелой кожей перекатывались внушительные бугры мышц. Он посмотрел на мое направление, потом — на меня и заржал. В его кулаке бумажка с направлением казалась просто микроскопической.