Все это в совокупности и побудило сразу нескольких сержантов подъехать к отделавшемуся средней по тяжести раной ландкомтуру[44] Людольфу Кёнигу фон Ватзау, оказавшемуся самым старшим по своей должности, и настойчиво порекомендовать отправляться обратно в Рагнит. Отправляться пока не поздно, ибо уже темнеет.

Тот было вспыхнул от гнева и, указав на рвы, поклялся мечом архангела Михаила, что не покинет своих боевых товарищей. Однако, потеряв во время очередной попытки прорваться по флангу еще с десяток, угомонился и… затеял переговоры. Просьба была одна — дать возможность извлечь из ям и забрать с собой раненых.

Кейстут по настоянию Улана и Петра предложил выдать им взамен пленных литвинов из сотни Сударга. Людольф не особо церемонился в своей речи, цинично заявив, что им было не до пленников, посему никого из этого грязного языческого быдла в живых уже нету. Кейстут многозначительно посмотрел на друзей, также взятых на переговоры, словно говоря: «Предупреждал ведь». Вполголоса пробормотав что-то по-литовски про рыцарскую честь, он мстительно заявил, что коль товара для обмена нет, значит, и торг отменяется, развернулся и пошел прочь обратно к баррикадам. Петр скрипнул зубами — получалось, на брате Яцко Алесе, входившем в сотню Сударга и не вернувшемся из-под Рагнита, можно ставить крест.

Ландкомтур, постояв в растерянности, также поплелся к своим. На небе уже отчетливо виднелся узкий серпик месяца, а стоны, доносящиеся изо рвов, почти перестали быть слышны, в отличие от становившегося все громче волчьего воя. И Людольф, позабыв про клятву, скомандовал отступление.

…В Бизену Кейстут прибыл дважды триумфатором. И при виде ликующих встречающих даже он, обычно сдержанный и невозмутимый, не смог сдержать торжествующей улыбки. То и дело он горделиво оглядывался на вереницу саней, в коих лежали извлеченные изо рвов полтора десятка раненных рыцарей — будущие жертвы Перкунаса. В их числе находился и с трудом дышавший из-за сломанных при падении ребер ландмейстер Пруссии Фридрих фон Вильденберг. Следом за санями брели еще десятка три пленников-сержантов, взятых в Христмемеле.

За всеми этими бурными событиями немудрено было забыть о терпеливо поджидавшем их возвращения гонце доньи Маргариты. Лишь завидев Мануэля, нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу подле комнаты друзей, Улан спохватился, торопливо заверил его, что завтра они непременно отпишут его хозяйке и отправят его обратно с ответом. А пока, чтобы ему не было скучно, он может посмотреть на рыцаря Бонифация. Правда, поговорить с ним у Мануэля пока не получится, но главное, что рыцарь жив, а остальное — пустяки.

Чувствуя неловкость — вон сколько пришлось ждать человеку, Улан хотел начать письмо нынче же, но чуть погодя отказался от этой мысли. Сосредоточиться никак не получалось. Нравы здесь были довольно-таки бесцеремонные, всё запросто, и чуть ли не каждый из княжеских слуг, не говоря о воинах, норовил заглянуть в их комнату и высказать в их адрес какую-нибудь похвалу.

На самом пиру оказалось полегче — основная доля славословья доставалась Кейстуту, чему друзья были только рады. Впрочем, сам князь оказался честен и не забыл о хитроумных чужеземцах, не раз подняв кубок в их честь.