— Увы, не успел. Говорят, что хороший роман.

— Что вы! Типично антисоветская стряпня! Ни композиции, ни художественных образов, вообще ничего! — Ивановский не читал запрещенный роман, однако уже не раз выступал в «Правде» с его острой критикой, попробуй не выступи: отрежут не только от третьесортного турецкого посольства, но и от всего Запада, и особенно от Парижа, который так любила чета.

Серьезный разговор о литературе несколько затянулся, на рукопожатие к послу устремились новые гости.

— Скоро мой вечер в Колонном зале. Надеюсь, вы почтите меня своим вниманием? — с этими словами Римма Николаевна, кокетливо изогнувшись, утянула супруга в сторону, да и бриллианты заслуживали показа самой широкой публике.

На прощание Колосков любезно пригласил чету Туркмен к себе в мастерскую, на скромный бал бедных художников.

— Вас не будет смущать присутствие иностранцев? — деликатно поинтересовался посол, неплохо знавший советские нравы. — Ведь власти, если я не ошибаюсь, не поощряют контактов с иностранцами.

— Боюсь, что эти слухи преувеличены, господин посол. Власти, естественно, не поощряют тех, кто борется с советской властью. Меня же политика не интересует, есть проблемы жизни и смерти, искусства и любви. вот это моя стихия.

Тут Колосков говорил истинную правду, не до политики было: он держал на связи дюжины три красивейших и умнейших актрис, служивших Отчизне не на живот, а на смерть, если, конечно, последнее не понимать буквально, а рассматривать как жертву в виде визита с иностранцами в ресторан, а иногда и в апартаменты.

Работа, между прочим, адская, по четыре-пять встреч в день иногда приходилось проводить Колоскову, нагрузка колоссальная, если учесть дамские капризы, опоздания, вечные жалобы, стремление что-нибудь урвать и даже горючие неподдельные слезы.

Через пару недель посольский «Мерседес», тяжело переваливаясь в арбатских переулках, въехал во двор с голубятней посредине, куча битого кирпича перекрывала подъезд, и посол еще раз проверил правильность адреса. Сливкам турецкого общества были невдомек изощренные вкусы московской богемы: сначала нечто вроде кромешного ада, вонючий подъезд, исхоженные со времен Рюрика ступени, лужи мочи, возможно собачьей, заплеванный лифт, разрисованный ругательствами, обшарпанная дверь. И сразу же сущий рай, пир красок и запахов духов, музей антиквариата, что и в Лондоне не сыскать!

Потрясенная чета Туркмен проследовала через хаос скульптур и картин, мимо стола времен Петра Великого и гладильной доски того же периода, турки и вообразить не могли, что в строго регламентированном социалистическом обществе могли существовать раскрепощенные бородачи в заграничных модных одеждах, не говоря уже о разодетых и полуголых дамах с американскими сигаретами в зубах, и все в диорах и карденах, в Анкаре такого не увидишь, да и модный Париж отдыхает перед этим изыском.

Веселы и пьяны, но не забулдыжно и тяжело, как бывает в России, а словно на пленэре в «Завтраке на траве» Эдуара Мане, шедевр этот, кстати, тоже присутствовал на стене то ли в оригинале, то ли в копии.