Представив его публике, директор произнес еще следующую краткую речь:

— Мои многоуважаемые слушатели! Я не собираюсь в данный момент рассказывать вам о тех великих трудностях, которые я должен был преодолеть, чтобы уразуметь, каким образом можно подчинить себе это млекопитающее, которое еще недавно свободно и беспечно прыгало с холма на холм в иссушенных солнцем тропических долинах. Обратите внимание на то, сколько дикости в его взгляде! Ввиду того, что все другие средства привести его в цивилизованный четырехногий вид оказывались несостоятельными, мне приходилось часто говорить с ним на проверенном языке плетки. Но, как я ни был ласков к нему, он не любил меня, наоборот — ненавидел меня все больше. Однако я открыл, по научной системе Галлеса, в его голове маленькую завитушку, которую даже медицинский факультет в Париже определил как знаменующую собой гениальность в искусстве танца. И я использовал это открытие для того, чтобы научить его танцевать, а также прыгать через обруч и через бумажную бочку. Удивляйтесь сначала! Затем судите! Но, прежде чем я начну, разрешите мне, синьоры, пригласить вас на завтра на вечернее представление. В случае же, если дождь окажет влияние на погоду, представление будет перенесено с вечера на одиннадцать часов пополудни.

Тут директор еще раз сделал глубокий поклон, обратился к Пиноккио и сказал:

— Вперед, Пиноккио! Прежде чем вы покажете наилучшим образом ваше искусство, приветствуйте эту многоуважаемую публику — кавалеров, дам и детей!

Пиноккио послушно подогнул передние ноги и оставался на коленях, пока директор не щелкнул бичом и не крикнул:

— Шагом!

Тогда ослик снова встал на свои четыре ноги и пошел шагом вокруг арены.

Через минуту директор воскликнул:

— Рысью!

И Пиноккио послушно перешел с шага на рысь.

— В галоп!

И Пиноккио пустился в галоп.

— В карьер!

И Пиноккио побежал изо всех сил. Но вдруг директор поднял руку и выстрелил из пистолета в воздух.

При этом выстреле ослик притворился раненым и упал на землю как мертвый.

И, когда он под бурю аплодисментов снова поднялся на ноги, он, разумеется, поднял также и голову и огляделся... и увидел в одной ложе красивую даму. На шее у нее висела тяжелая золотая цепь, а на цепи висел медальон. А на медальоне был портрет Деревянного Человечка.

«Это мой портрет!.. Эта синьора — Фея!»сказал себе Пиноккио. Он сразу узнал Фею и, охваченный радостью, хотел позвать:

— О моя Фея, о моя Фея!

Но вместо этих слов из его глотки вырвался такой громкий и продолжительный рев, что все зрители, а особенно дети, чуть не умерли со смеху.

Директор ударил его рукояткой кнута по носу, чтобы дать ему понять, сколь неприлично реветь в присутствии публики.

Бедный ослик вытянул язык и в течение чуть ли не пяти минут облизывал свою морду. Может быть, он думал таким путем смягчить боль.

Но велико же было его удивление, когда он, во второй раз подняв голову, увидел, что ложа пуста и Фея исчезла.

Он почувствовал себя глубоко несчастным. Его глаза наполнились слезами, и он начал горько плакать. Но никто этого не заметил, а меньше всех — директор, который снова щелкнул бичом и закричал: