Поразмыслив, я распорядился выпустить меня через черный вход – чтобы не преследовали те, кто отирался у ограды, – и отправился бродить по городу. Неподалеку от площади, где я жил, располагался небольшой трактирчик, и я спустился в подвал, чтобы выпить пива и поужинать.

Хозяин, сам прокопченный, подобно висевшим под потолком окорокам, узнал меня и рассыпался в льстивых приветствиях. Трех посетителей тут же выставили вон, и для Эдварда Келли освободили лучшее место. Трактирщик взялся сам обслужить меня, шуганув мальчишку, что разносил тарелки с едой. Я откинулся на спинку стула и вознамерился предаться чревоугодию.

Но внезапно меня охватила тревога. Я и сам не понял, отчего настроение изменилось, но мне захотелось бежать прочь из этого трактира, подальше от смуглого хозяина, и от косоглазого мальчишки, испуганно косящегося на меня, и от прочих людей, что сидели в подвале.

Я помедлил, желая понять, что стало причиной моего беспокойства. На первый взгляд, никакой опасности вокруг не было. Внимательно рассмотрев каждого посетителя и не найдя в них никакой угрозы, я выдохнул и поднес к губам кружку пенящегося напитка. Тотчас же хлопнула дверь, и четыре человека, громыхая сапогами, спустились вниз по лестнице.

Королевский патруль! В другое время я подумал бы, что капитан захотел отведать местного пива, но сейчас отчего-то мне было ясно, что это не так. В желудке болезненно сжалось, и я отвернулся в сторону, будто не замечая вошедших.

Сапоги прогремели по полу и остановились возле моего стола. Волей-неволей пришлось повернуть голову. Капитан, коренастый рыжий человек со светло-голубыми глазами, мутноватыми, как у пьяницы, смотрел на меня с плохо скрытым презрением.

– Эдвард Келли?

И не успел я ответить, как он прибавил:

– Вы арестованы по приказу его императорского величества!

Когда дверь темницы закрылась за мной, я рухнул на деревянную скамью, мучаясь в догадках: что стало причиной ареста? Где обещанная благосклонность Рудольфа? В чем я провинился, если меня как преступника ведут под конвоем на глазах всего города и бросают в тюрьму к душегубам и ворам? Смешанные чувства обуревали меня – и негодование, и страх, и надежда на то, что вскоре все станет ясно.

Так оно и случилось. Не успел я мысленно перебрать перечень своих прегрешений и придумать оправдание на каждое из них, как дверь снова отворилась, и грубый окрик известил меня о том, что я должен выйти наружу.

Мрачными темными коридорами шел я, сопровождаемый двумя охранниками, и вслед мне доносились крики из застенков. Мы поднимались по ступеням, края которых стерлись от сотен топтавших их подошв, проходили мимо дверей, из-за которых раздавались нечеловеческие крики, миновали один пост за другим. Темница охранялась на славу – не зря говорили, что сбежать отсюда невозможно. Когда она осталась за моей спиной, я вздохнул свободнее: даст Бог, мне не придется больше оказаться там. Нет сомнения, что произошла ошибка, и сейчас все разъяснится.

Когда я предстал перед императором, то всем своим видом изобразил готовность посмеяться над тем, какая нелепая ошибка произошла со мною.