Босх волновался не только из-за беспомощности и публичного унижения Аннабел Кроу. Он тревожился за себя. Следующий удар стилета будет направлен в него.

Они устроились в кабине бара «У Ната», взяв пиво у барменши с татуировкой сердца, опутанного колючей проволокой. Доставая бутылки из холодильника и открывая их, женщина ничего не сказала о том, что Маккалеб недавно приходил и задавал вопросы о человеке, с которым теперь вернулся. В столь ранний час в баре никого не было, кроме группы завсегдатаев, набившихся в одну из дальних кабин. В музыкальном автомате Брюс Спрингстин пел «Тьму на окраине».

Маккалеб изучал Босха. Тот казался чем-то озабоченным – возможно, процессом. Последняя свидетельница выглядела в лучшем случае сомнительно. На прямом допросе все замечательно, на перекрестном – полный провал. С такими свидетелями лучше не связываться, если есть выбор.

– Похоже, вас, ребята, крепко одурачили.

Босх кивнул:

– Моя вина. Мне следовало бы догадаться. Я смотрел на нее и думал, что она так красива… Я просто поверил ей.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду.

– Последний раз, когда я доверился лицу.

– Но вы все равно еще неплохо выглядите. Что у вас в запасе?

Босх хмыкнул:

– Ничего. Мы расстреляли все пули из обоймы. Завтра узнаем, что есть у защиты.

Маккалеб смотрел, как Босх одним большим глотком опустошил половину бутылки, и решил, что лучше перейти к насущным вопросам, пока Босх еще соображает.

– Тогда расскажи мне о Руди Таферо.

Босх неуверенно пожал плечами:

– Что именно?

– Насколько хорошо ты знаешь его? Насколько хорошо ты знал его?

– Ну, я знал его, когда он был в нашей команде. Проработал в голливудском отделении лет пять одновременно со мной. Потом вышел в отставку, получил пенсию и перебрался на другую сторону улицы. Занялся вытаскиванием из кутузки людей, которых мы туда засовываем.

– Когда вы еще играли в одной команде – оба за Голливуд, – вы были близки?

– Не понимаю, что означает «близки». Мы не были друзьями, не были собутыльниками, он занимался кражами, я – убийствами. А почему ты спрашиваешь? Какое отношение он имеет к…

Босх умолк и посмотрел на Маккалеба; в голове явно крутились колесики. Теперь Род Стюарт пел «Танцевать всю ночь».

– Ты что, черт побери, смеешься надо мной? – спросил наконец Босх. – Смотришь на…

– Дай мне задать несколько вопросов, – прервал его Маккалеб. – Потом можешь задавать свои.

Босх осушил бутылку и держал ее поднятой, пока барменша не заметила.

– За столиками не обслуживаем, ребята! – крикнула она. – Извините.

– Мать вашу! – буркнул Босх.

Он выскользнул из кабины и подошел к бару. Вернулся с четырьмя бутылками, хотя Маккалеб едва приложился к первой.

– Спрашивай, – сказал Босх.

– Почему вы не были близки?

Босх поставил локти на стол и обхватил новую бутылку обеими руками. Выглянул из кабины, потом снова посмотрел на Маккалеба.

– Лет пять – десять назад в Бюро были две группировки. У нас в управлении было в общем-то то же самое. Вроде «святых» и «грешников» – две отдельные группы.

– Новообращенные и отступники?

– Что-то в этом роде.

Маккалеб вспомнил. Лет десять назад в кругах местных правоохранительных органов было хорошо известно о существовании в полиции Лос-Анджелеса группы, прозванной «новообращенными», члены которой занимали ключевые посты и распоряжались продвижениями по службе и выбором заданий. Все они – несколько сот офицеров всех рангов – являлись прихожанами церкви в долине Сан-Фернандо, где проповедником-мирянином был заместитель начальника управления по оперативной работе. Честолюбивые офицеры толпами вступали в общину, надеясь произвести впечатление на начальство и ускорить продвижение по службе. Сколько в этом было духовности, неизвестно. Но когда по воскресеньям, во время одиннадцатичасовой службы, этот замначальника произносил проповедь, в церкви стройными рядами стояли свободные от службы копы, пожирающие глазами кафедру.