— Нет, не хочу. Просто я справедливо полагаю, что им вдвоем будет замечательно в нашей двухкомнатной квартире. А нам вчетвером – в трехкомнатной. Ну что ты на меня опять так смотришь! – взорвалась, наконец, она. – Что, я разве предлагаю тебе какие–то ужасные вещи? Я же для тебя стараюсь. Чтоб у тебя когда–нибудь тоже свой угол был. В конце концов, о тете Норе подумай! Ты считаешь, ей легко жить с тобой в одной комнате? Она же женщина, а не просто твоя бабка. А ты — молодой мужик! Да и меня пожалей … У меня уже огромное чувство вины выросло оттого, что я тебя из твоей комнаты выселила…

Татьяна Львовна смахнула злую одинокую слезу, отвернулась к окну и замолчала, сложив по–бабьи руки под грудью. Илья тупо смотрел на стоящую перед ним дымящуюся еду, исходящую вкусным мясным запахом, молчал. Первой не выдержала тяжелой для обоих паузы Татьяна Львовна, подошла к столу, села напротив сына, снова горячо заговорила:

— Ты знаешь, мне кажется, они и против–то не будут! Ни Люся, ни мать ее. Я так понимаю, она ведь разумная девочка – Люся твоя? Ну, согласись – нам и в самом деле теперь трудно здесь помещаться. Тесно же! Я ведь всем только хорошего хочу, сынок! И тебе, и Андрею, и тете Норе… Ну скажи хоть что–нибудь, чего ты молчишь!?

- Я не знаю, что сказать, мам, — хриплым голосом тихо проговорил Илья. — Я не знаю, что тебе говорить. Знаю только, что делать так нельзя, а что говорить – не знаю. Люся ведь сестра мне…

- Да какая сестра! Седьмая вода на киселе. Ты ведь сам об этом только вчера узнал. Откуда братские чувства–то уже взялись? Опять нафантазировал?

- Мам, я прошу тебя — не надо…

— Ну что ж, очень жаль. Значит, ты мне в этом деле не помощник… Да я особо и не надеялась, что ты меня поймешь. Сколько ни бьюсь с тобой – только на твое упертое занудство натыкаюсь, и все. Знаешь, мне иногда кажется, что я тебя просто ненавижу за это… В общем, давай так: я тебя поставила перед фактом. Хочешь ты или нет – этот обмен все же состоится. И у тебя будет своя комната. Хочешь ты или нет – придется научиться добывать себе блага. И образование получишь, и жилье у тебя свое будет, и счастливым будешь – хочешь ты этого или нет!

— Нельзя никого осчастливить силой, мам… Каждый счастлив по–своему. Я не буду жить так, как хочешь ты…

— Вот когда будет тебе, Илюшенька, сорок пять, и ты услышишь такое от своего ребенка – вспомни меня. Ладно? А теперь ешь и иди в свой институт. А с Люсей я сама сегодня поговорю!

— Нет, мам, не надо сегодня! Прошу тебя! — умоляюще заговорил Илья, — пожалуйста, не надо сегодня! Я ведь ей даже про отца еще не сказал!

— Да какая разница – сказал, не сказал… Хорошо, я завтра с ней поговорю. – Вставая из–за стола, ответила Татьяна Львовна. – Тем более, мне и некогда сегодня — я уже на дежурство опаздываю…

Она немного посуетилась еще по кухне, хлопая дверцей холодильника и гремя посудой, затем быстро оделась, мельком взглянула на себя в большое зеркало в прихожей и ушла, аккуратно хлопнув дверью. В наступившей тишине было слышно, как простучали гулкой дробью ее каблучки по ступенькам широкой мраморной лестницы подъезда, как капает вода из плохо закрученного в спешке крана, как тихо, совсем тихо в их с бабкой Норой комнате… А он так и сидел на кухне, продолжая тупо смотреть в тарелку с остывшей уже едой и не зная, что же ему теперь делать – не с едой, конечно, а с собой, с мамой, с Люсей…