— Люсь, ты ж понимаешь, я ни на что не претендую, — виновато протянул Глеб. — Мне как–то не до этого сейчас. Пусть остается, он же к тебе пришел. На цветы вон потратился…

Люся наклонилась над плотными белыми головками роз, медленно втянула в себя их запах. Потом ласково провела ладошкой по цветам и, не оборачиваясь, тихо, но твердо произнесла:

— Иди домой, Илья…

— Нет, Люсь… — отчаянно замотал он головой. – Ты не понимаешь…

— Пей чай и уходи. Так надо.

— Люся…

— Пей чай!

— Не хочу!

— Тогда пойдем, я провожу тебя. Ну?

Поставив цветы в вазу, она медленно прошла мимо него в прихожую и остановилась там в ожидании, взяв в руки его куртку. Илья нехотя поднялся, вышел за ней. Прикрыв на кухню дверь, Люся виновато потянула его за рукав, развернула к себе и ласково провела ладонью по щеке:

— Видишь, как получилось… Отменяется наш с тобой праздник. Не огорчайся, ладно?

— Ну, пусть отменяется… Не гони меня, а? Я ведь помочь хочу. Ты не верь ему, Люся…

— Не надо. Я сама разберусь. Понимаешь, это мое. Ты здесь вообще ни при чем. Прости, так уж получилось… Спасибо тебе за все.

— Люсь, ты знаешь, мне кажется, он болен очень. Я что–то такое ужасное увидел… Не гони меня, пожалуйста!

— Да все с ним в порядке, Илья. Иди. И не надумывай себе ничего. Живи, как все. И спасибо тебе.

Сама удивляясь этой своей жестокости, она открыла дверь и даже легонько подтолкнула его, прогоняя. Не хотелось ей ничего ему объяснять больше, да и сил не было. И как объяснишь, что любовь – это для него пока праздник, а для нее уже нет. И как объяснишь, что за те три года, проведенные рядом с Глебом, она успела врасти в него по самые уши, по самую маковку, что женой себя практически считала – успела таки в ней образоваться эта женская болезнь–привязанность. Да, он груб и лжив, и не блещет интеллектом, а душа к нему именно прилепилась, как в наказание…

За что, интересно, судьба наказывает таких хороших девочек любовью? За что–то есть, наверное. А может, ни за что. А может, и не наказывает. Может, это просто задача такая школьная, экзамен, испытание, урок, который надо с муками пройти, с честью выдержать, правильно решить…

Выходя из дверей, Илья оглянулся и посмотрел на нее так отчаянно–нежно, будто выстрелил мощным горячим потоком тепла — она тут же и задохнулась, и схватилась за горло, и показалось ей даже, будто стала чуть выше ростом, и шире в плечах, и вообще стала будто намного смелее и значительнее, и сил у нее теперь столько, что любую беду она может запросто развести вот этими руками — большими и сильными, и любую задачу ей решить по плечу…

«Надо было хоть с Фрамом погулять», — подумал Илья, выходя из подъезда и идя мимо знакомого сквера, мимо их старой оттаявшей скамейки, мимо весны, мимо солнца, мимо чудесного дня, который обещал быть таким радостным с утра. Он долго и бесцельно ходил по звенящим от капели улицам, натыкаясь на прохожих, рассеянно извинялся и никак не мог собраться с мыслями. В голове будто кто–то перемешал все большой деревянной ложкой, и сквозь эту мешанину периодически–настырно пробивался тонкий Люсин голосок: « Иди… Живи, как все…» Илья даже всплакнул чуть–чуть на одинокой бульварной скамеечке, не удержавшись . Хоть и не видел никто, а все равно стало стыдно — так не по–мужски… Хотя тут же и облегчение пришло , словно ушла из него с этими короткими слезами первая обида и растерянность. Снова подумалось вдруг – а ведь и правда впервые ему не захотелось человеку помочь. Не потянуло почему–то броситься решать проблемы этого парня, хоть и увидел он, как плохо ему, просто смертельно плохо. Илья почувствовал вдруг — разрушилось в нем что–то, сбилось, переклинило. Словно работа какая–то, быстрая, невидимая и болезненная, происходила в нем, раздирая все накопившееся на главное и второстепенное. А главным этим была Люся. Главным была любовь к ней, забота о ней, жуткая тревога за нее…