— Конечно, это было ужасно, — улыбнулся доктор Брэн. — Насилие — страшная вещь. Теперь ты это познаешь. Твое тело учит тебя.

— Но, — сказал я, — я не понимаю. Я не понимаю, почему я чувствовал себя так плохо. Никогда раньше не чувствовал себя так. Я всегда чувствовал наоборот. То есть, когда я делал это или смотрел, я чувствовал себя вэри хор-рошо. Я совсем не понимаю, почему, и как, и что…

— Жизнь — удивительная вещь, — ответил доктор Брэн таким вэри торжественным голосом. — Жизненные процессы, строение человеческого организма — кто может полностью понять эти чудеса? Доктор Бродский, конечно, замечательный человек. То, что происходит сейчас с тобой, это то, что должно происходить в любом нормальном, здоровом человеческом организме, наблюдающем действия сил зла, действия разрушительных принципов. Ты выздоравливаешь, ты поправляешься.

— Но я не хочу этого, — сказал я, — и совсем не могу понять, что вы сделали, чтобы я почувствовал себя очень — очень больным?

— Ты чувствуешь себя больным сейчас? — спросил он, все еще с дружеской улыбкой на фасе. — Когда пьешь чай, отдыхаешь и спокойно беседуешь с другом, ты, наверное, чувствуешь себя хорошо?

Я вроде прислушался к себе, не чувствую ли я боли или тошноты в голловере и в теле, так осторожно, но правда, братцы, я чувствовал себя вэри хор-рошо и даже хотел пообедать.

— Не понимаю, — сказал я. — Вы, должно быть, что-то делали со мной, чтобы я чувствовал себя больным. И я нахмурился, задумавшись.

— Сегодня ты чувствовал себя больным, — ответил он, — потому что поправляешься. Когда мы здоровы мы реагируем на присутствие дурного со страхом и отвращением. Ты выздоравливаешь, вот и все. Завтра в это время ты будешь еще здоровее.

Он похлопал меня по ногеру и вышел, а я старался разгадать этот вештш, как мог. Мне казалось, что эти провода и прочие вештши, которые прикрепляли к моей кодже, может быть, заставляли меня чувствовать себя больным, и в этом весь фокус. Я все ломал голову над этим и думал, что, может быть, завтра не надо давать привязывать себя к стулу и начать с ними дратсинг, ведь есть у меня свои права. Когда я все это обдумывал, ко мне зашел еще один тшелловэк. Это был улыбающийся старый вэк, служащий по Выписке, который спросил:

— Куда ты пойдешь, когда выйдешь отсюда?

По правде сказать, я совсем не думал об этом и только теперь мне стало яснее, что вэри скор-ро я буду совсем свободным малтшиком, и тут я усек, что это будет только, если я буду вести себя, как все, и не начну всякий дратсинг и кричинг и отказы и тому подобное. Я ответил:

— Ну, я пойду домой. Вернусь к моим ПЭ и ЭМ.

— К твоим..?

Он совсем не знал языка надцатов, так что я сказал:

— К моим родителям, в родной старый жилой блок.

— А, понимаю, — сказал он. — А когда родители навещали тебя в последний раз?

— Месяц назад, — ответил я, — около того. Приемный день отложили, так как один преступнинг протащил взрывчатку, ему передала его цыпа через проволоку. Какая подлость поступать так с невиновными и наказывать их тоже. Так что почти месяц с тех пор, как они заходили.