– Гнидий пид сидлом. А другого лише с недоуздком узяв, – пробормотал Пашка. Его пошатнуло, ноги запутались в цепкой траве. Дедок заботливо поддержал под связанные руки.

– Ходи-ходи, – сердито сказала девка. – Ишь, твердолобий. Носит вас, вовкив, погибели на вас немае. Ироды.

– Порешите меня? – безнадежно пробормотал Пашка. – За що, граждане? Я ведь за народну справу воював.

– Та навищо тебе вбивати? Невже ми убивци яки? – ласково прошепелявил дед. – Отпустимо. Только щоб бильше у нашого села не крутився. А так йди, куди ноги несуть.

Девица за спиной откровенно фыркнула.

Убьют. И под кустом прикопают. Вот тебе и смерть в лихом бою. Дальше их вести нельзя – Герман сразу не сообразит. Девка бедовая – чистый паровоз-толкач. Такая если с лопатой – никаких белоказаков не надо. Эх, опозорился ты, Павел Георгиевич.

Пашка остановился, за что немедленно получил тычок черенком лопаты:

– Шагай, злодийська харя!

– Не пиду! Хоч исподнее дайте. К лошадям выйдем – вы меня враз кончите. Не согласный я так.

Девка двинула так, что ребра захрустели. Пашка, хватая воздух, повалился на колени.

– От тварюга! – разгневанная баба снова замахнулась.

– Постой, Ксана, – дед обеспокоенно захромал вокруг. – И правда, срамно и не по-божому. Пусть пидштанники натягне. На що вони нам, таки дурни кальсони?

– Ти йому лише руки расплутай, – злобно сказала девка. – Вин же кинется. Дивися як зиркает. Чистый вовк.

– Та я своих не чипаю. Я ж за народ воював, – Пашка шагнул к девахе, примеряясь, как ловчее выбить лопату.

Чертова корова шагнула назад, вскинула лопату:

– Та и не думай!

– Все, тут кинчайте, – решительно сказал Пашка. – Гину я ни за що, вид руки своего же товарища, сильского пролетаря. Вот життя! На руку мировой буржуазии граете. Обмануютеся вы, товарищи. Пожалеете, та поздно будет.

– Бач, горланит, – окрысился дед. – Не инакше, сотоварищи рядом.

Бежать Пашка не мог – ноги не держали. Да и в глазах все мельтешило. Ведь забьет лопатой, проклятая корова. Ну разве правильная смерть для бойца революции? Вот диалектика.

– надтреснуто и громко, надрывая пересохшее горло, запел Пашка.

– Глотку йому заткни! – заверещал дед. – Своих накличе!

От взмаха лопаты Пашка умудрился увернуться. От второго удара тоже ушел, но споткнулся и сел на колючую траву. От толчка череп взорвался такой болью, что стало уже все едино. Смутно увидел, как на спину взмахнувшей лопатой бабе кто-то прыгнул, блеснула сталь знакомого штыка-кинжала. Пашка заставил себя раскрыть зажмурившиеся было глаза. Баба топталась, как ряженый медведь, старалась стряхнуть обхватившего ее сзади Германа. Картина была диковинная – бабища габаритами со слона, на ней тощий как жердь прапорщик. Штык Герман бросил и двумя руками обнимал толстенную женскую шею.

Старик едва слышно пискнул и побежал на слабых ногах в кусты. Пашка с трудом встал, но догнал мироеда в три шага, от души пнул в спину. Дед с размаху вмазался в ствол вяза, беззвучно рухнул.