Она всласть с ними препиралась, за ней выстроился хвост желающих попасть в райские кущи, они нетерпеливо сигналили. Даша газовала, но не двигалась с места, охранники нервничали и куда-то звонили, вот потеха!..
— Я участвую в чтениях! — кричала Даша из окна кабриолета — крыша была поднята, на Даше лёгкая норковая шубка, косынка и тёмные очки, несмотря на вечер и осеннюю темень. — Вы что, не видите, кто я?! Я сейчас развернусь и уеду, сами объясняйтесь с организаторами!
— Да мы сейчас, сейчас, — бормотал нарвавшийся на скандал охранник. — Только проверим…
— Что ты там шепчешь! — Даша упивалась скандалом и звуками собственного голоса. — Или пускай меня, или сам иди и читай!.. Всё, я уезжаю! Этих, которые меня подпёрли, убирай, я задним ходом сдавать не умею, мне развернуться нужно!
— Проезжайте! — Шлагбаум поднялся, охранник махнул рукой. — Прямо и вниз, на паркинг!
— То-то же, — прокричала Даша. — А если людей не различаешь, очки купи!..
И она пролетела шлагбаум и будку.
— Кто это такая-то хоть? — спросил один пострадавший у второго. — Ты её знаешь?
— Да хрен их всех знает, — плюнул второй. — Вроде видел. По телику или в интернете. А там кто их разберёт, все на одно лицо.
Даша в прекрасном настроении заехала на стоянку, выскочила из кабриолета, посмотрелась в боковое зеркало — эх, хороша! — и побежала, напевая себе под нос и размахивая сумочкой.
Человек в чёрном «Гелиндвагене» проводил её тяжёлым, как гиря, взглядом. Даша пропорхала мимо, ничего не заметив.
Бродского и свои произведения она скомпилировала таким образом, чтобы одно уж точно с гарантией не соответствовало другому. И стихи выбрала самые сложные и самые холодные, мысленно попросив у автора прощения. Всё же ей было немного стыдно, что она принимает участие в таком деле!.. Ну, ничего! Бродский переживёт. Он же пережил как-то свою интернет-славу, когда экзальтированные юноши и девушки цитируют его, бедного, ни к селу ни к городу, и задом наперёд, и с боку набок, и снизу вверх, и шиворот-навыворот.
В большом зале, освещённом светильниками из гнутой жести и украшенном чугунными фигурами, как бы содрогающимися в пароксизме страсти, толпилось много народу. Вдоль стен были накрыты столы с угощением — кофе, белое вино и тарталетки с хумусом. Даша схватила тарталетку, надкусила, сморщилась и бросила на поднос проходящего официанта, так что две тётки, потянувшиеся было за шампанским, отшатнулись и остались с носом.
— Фу, какая гадость! — заорала Даша.
Официант обиделся, а тётки поджали губы и ей в спину зашептались.
Даша разыскала в толпе взмыленного организатора чудо-вечера, устроила ему разнос за то, что вчера ей никто не позвонил, парковка не заказана, и вообще она не собиралась приезжать и немедленно уезжает.
Организатор умолял её остаться.
— Даша Жу, — говорили в толпе. — Весной выставка была на Волхонке, и в ноябре будет ещё одна, в Манеже. Новый Пикассо.
— Прямо уж и Пикассо!..
— Так говорят! Шейнерман её хвалит, а он очень, очень въедливый, зря хвалить никого не станет.
Оставив организатора в растерянности и недоумении, Даша пропорхала в зал, огляделась, вскочила на пустую сцену, где рабочие ставили микрофоны, покрутилась на ней, забрала у одного, самого смирного, микрофон и пропела в него: