Девица тоже секунду подумала, а потом заключила:

— «Одиссея».

— Точно. Ни пуха ни пера.

— К чёрту.

Дверь с шумом захлопнулась, и Макс пошёл дальше.

Когда-то именно в этом доме он тоже зубрил науки и таскал за собой толстую книгу — учебник физики. Он ничего в ней не понимал, в физике!.. Ему нравилась математика — стройные, красивые, холодные схемы, — и отец ругал его за это.

Впрочем, когда Макс учился в этом доме, его уже никто и ни за что не ругал.

Когда остался один пролёт, Макс остановился и принюхался.

Вот это был удар. В самое больное место.

Здесь пахло так, как всегда пахло в детстве, когда его привозили в этот дом, и он знал, что впереди праздник, пир!.. Пахло тестом, ванилью, мясом, свежим огурцом и ещё чем-то прекрасным, принадлежавшим будущему веселью. Пахло радостью жизни, родителями, свободой, всеми праздниками на свете, символом которых был «наполеон» в тридцать слоев!

Вот тут он чуть было не повернул назад.

…Я зря всё это затеял. Никому не нужна экскурсия в прошлое, ничего не вернёшь, да я и не хочу возвращаться!.. Я не хочу, я придумал всё это в сентиментальном порыве, а сейчас не хочу.

Сбежать вниз, сесть в такси, приехать в Шереметьево, и через два часа я уже буду дома. Балтика, ветер, одиночество, много свободного времени. Мне больше ничего не нужно.

«Когда так много позади всего, в особенности — горя, поддержки чьей-нибудь не жди, сядь в поезд, высадись у моря».

Макс пересилил себя и дошёл до двери, и ещё тянул секунды, собираясь с силами.

Он всё ещё стоял и ругал себя, когда дверь открылась.

— Мальчик мой!

Тётя Фуфа простёрла руки, сгребла его в охапку, прижала к груди и немедленно зарыдала.

— Маленький! Ты приехал! Ты наконец-то приехал к тёте!..

Слёзы капали Максу на пальто, и пахло от Фуфы так, как всегда, он вспомнил и этот запах — кухни, сдобы, сладких духов, валериановых капель и лаванды. Они все — и мать, и её подруги — подкладывали эту лаванду в гардероб, чтоб из одежды выветрился запах «учреждения». Они все где-то служили, и им не нравились запахи «службы»!

— Почему тебя так долго не было?! Где тебя носило?! Тётя могла умереть, не дождавшись!..

Макс прижимался к ней, как маленький, и сердце у него дрожало.

Тут что-то случилось. Произошло какое-то движение, быстрый промельк, и перед его глазами возникла Марочка.

Она стояла в проёме, прижав к груди полотенце, и губы у неё тряслись, лицо ходило ходуном.

— Марочка, — проговорил Макс с трудом. Его подбородок лежал на плече у тёти Фуфы, и она гладила его по спине и по голове.

— Он приехал, — прошептала Марочка. — Это в самом деле он, и он приехал!.. Фуфа, к нам приехал наш мальчик!..

— Я вижу, — прорыдала Фуфа. — Я сейчас обнимаю его своими собственными руками и не верю своим собственным глазам.

— Фуфа, я тоже хочу его обнять!

— Подожди, Мара!

Макс раскинул руки за спиной у Фуфы, и Марочка бросилась и прижалась к Фуфиной спине.

Извернувшись, Макс дотянулся и поцеловал её в сморщенную щёку. И эта щека пахла дивно и знакомо — тальком, розовым маслом и немного канифолью. Марочка всю жизнь играла на скрипке.