Привезли, вывели в закрытый дворик управления, а затем буквально занесли в камеру внутренней тюрьмы, где и оставили, даже не сняв наручники. Приникнув лицом к прутьям решетки, я посмотрел сколько смог направо и налево, до в длинном ряду камер других вынужденных постояльцев не заметил. Похоже мы оставались тут только вдвоем, я и девушка в форме с погонами прапорщицы, что сидела за столом при входе.

Побуравив её некоторое время взглядом, я, вспомнив виденные некогда сериалы на подобии “Улиц разбитых фонариков”, просунул скованные наручниками запястья сквозь решетку и заорал, - Начальница, браслеты-то сними, не по-людски это, мучаться оставлять. Никуда я не убегу, ничего не сделаю. Папой клянусь!

Та недовольно поморщилась, но игнорировать не стала, поднялась, словно ба невзначай поправив кобуру на поясе, а затем подошла, доставая ключи.

- Стой смирно! - грозно предупредила она, - Попробуешь дернуться, применю силу.

Угу. Вот надо обязательно это говорить? Она же и так прекрасно понимает, что я ей ничего сделать не смогу, хоть задергаюсь. Но видать, вбитые рефлексы уже не исправить. Поэтому я только, стараясь не двигаться, ответил лаконично, - Стою.

Наконец наручники были сняты и я с облегчением потер освобожденные запястья. Все веселей стало. А затем, осмотрев камеру два на два, сел на металлическую лавку и откинувшись спиной на стену, принялся ждать, когда меня вызовут на допрос.

Вот только час шел за часом, а меня всё никак не забирали. К тому же начало ощутимо поддавливать мочевой пузырь. Не выдержав, я поднялся и позвал, - Начальница, мне бы в уборную!

Вот только прапорщица лишь бросила на меня короткий взгляд и снова принялась заниматься своими делами.

Эй-эй, я так не играю!

- Начальница! Ну будь человеком!

И вновь только недовольные глаза, да хмурое бурчание, - Не положено.

- Не положено?! - возопил я, а затем, рассердившись окончательно, осмотрел камеру, и подойдя к дальнему углу, расстегнул штаны и молча принялся делать своё мокрое дело, обильно орошая стену на уровне пояса.

Когда родниковое журчание дошло до тонкого женского слуха, от былого равнодушия не осталось и следа. Подлетев к клетке, прапорщица заорала, - Ты что делаешь, урод!

- Ссу - как можно более спокойно ответил ей, повернув голову, - раз туалета нет, значит здесь схожу.

- Ах ты гад!

Не успел я застегнуть штаны, как меня уже выволокли наружу и крайне чувствительно приложили по почкам.

- Ай, ой, уй!

- Что, не нравиться?! Сейчас возьмешь ведро с шваброй и будешь убирать!

- А если я не хочу!

Хрясь!

- Хочу-хочу!

В общем, когда за мной таки пришли, я хмуро шваброй домывал пол в камере, под неусыпным взором постукивающей по ладони дубинкой, прапорщицы.

- И что тут у нас, - ухмыльнулась давешняя иэсбэшница.

- Ссыкун мелкий, - фыркнула моя надзирательница, - решил характер показать.

- Ладно, потом домоет, ему еще тут долго куковать.

Заведя руки за спину и надев на меня наручники снова, как будто в этом был какой-то смысл, она повела меня по коридору, пристроившись за спиной и только командуя: “направо, налево, вперед”, и так далее. Наконец, попетляв по лестницам и коридорам, мы добрались до кабинета с номером триста восемь, и открыв дверь, иэсбэшница грубо втолкнула меня внутрь, после чего, зайдя следом, с треком захлопнула дверь, оставляя нас втроем. Втроем потому, что еще одна сотрудница уже присутствовала внутри, сидя за одним из двух расположенных друг напротив друга столов.