Электрички в нужном мне направлении ходили часто. Только поезд отошел от платформы, по вагонам потянулись вереницы и разносчики, предлагавшие пассажирам резиновые перчатки и будильники, плащи-дождевики и инсектициды, газеты и мороженое.

Пассажиры пытались дремать или читать детективы в ярких обложках, но каждые полминуты у них над ухом раздавался оглушительный голос очередного коробейника: «Разрешите привлечь ваше внимание! Я предлагаю вам приобрести вещь, совершенно необходимую в любом хозяйстве…»

Периодически в поток разносчиков вклинивались нищие со своим классическим припевом: «Мы люди не ме-естные…»

От всех этих криков у меня началась головная боль. К счастью, ехать пришлось не очень долго, голос в динамике объявил мою станцию «Новоапраксино», и я направилась в тамбур.

Новоапраксино произвело на меня угнетающее впечатление. Если поселки, которые поезд проезжал раньше, выглядели достаточно оживленными, участки – ухоженными, хоть и осенью, дома производили впечатление жилых, и даже уродливые бетонные коробки роскошных особняков, при всем их безобразии, дышали жизнью, то здесь на всем лежал отпечаток запустения и распада.

Два пристанционных магазина щеголяли заколоченными окнами и дверями, прямо посреди вокзальной площади явно не первый год ржавел брошенный за ненадобностью экскаватор. Окружавшие площадь деревянные дома по большей части явно были нежилыми, их давно не красили и не ремонтировали.

Я хотела было спросить у кого-нибудь из местных жителей, как добраться до Химического комбината, но эта надобность сразу же отпала: оглядевшись, я увидела неподалеку от станции унылое промышленное здание с торчащими на заднем плане красно-белыми дымовыми трубами – то самое здание, которое Петр Ильич разместил вместо картины или пейзажа на экране своего монитора.

К зданию вела грязная раздолбанная дорога, по которой брели немногочисленные пассажиры, сошедшие вместе со мной с электрички. Все вместе производило такое тоскливое и безрадостное впечатление, что у меня невольно защемило сердце.

Во всяком случае было совершенно ясно, куда идти. Перешагивая через ямы и колдобины, стараясь не провалиться в глубокую лужу, полную грязной осенней воды, я двинулась к комбинату, подивившись собственной предусмотрительности – вовремя сообразила надеть непромокаемые ботинки.

Всех, кто шел вместе со мной по этой дороге, объединяло что-то общее в облике: понурость, унылая сгорбленная осанка людей, ни на что не надеющихся, людей, которые живут по привычке, встают сегодня, потому что вставали вчера. Все они шли поодиночке, не разговаривая друг с другом и не обращая друг на друга никакого внимания.

Я прибавила шагу, чтобы вырваться из этой тоскливой вереницы. Обогнать их не составило труда, и через четверть часа я первая подошла к распахнутым настежь металлическим воротам, над которыми громыхали на ветру ржавые железные буквы, составлявшие название: «Новоапраксинский химический комбинат».

В застекленной будке возле ворот дремала тетка-сторожиха в мрачной форме вневедомственной охраны. При виде меня она не повела и бровью: ей было совершенно все равно, кто и зачем входит на территорию комбината. В ее будочке половина стекол была разбита и заменена фанерками. Рядом с охранницей на колченогой тумбочке стоял чайник с торчащим из него кипятильником, и, по-видимому, тетка только на него смотрела с интересом, дожидаясь, когда же он вскипит.