— Вот дорога, не автобан, конечно, но построил-то её в 30-е годы кто? А построил её НКВД! А видите, что сейчас? — показал он на дома с чёрными провалами окон, обрушенными, разобранными крышами. — Это бывший военный городок. Видите, в каком он состоянии? Как после бомбёжки! Это всё, что осталось от советской военной мощи. А я в одном таком начинал служить… Остальное, помяните моё слово, доделают китайцы! — И с генералом никто спорить не стал. Да и что спорить? Так всё и есть: китаёзы наступают с юга по всем правилам, у самой границы свои города ставят, дороги подводят! И если бы кто-то из офицеров поинтересовался мнением заключённого, так и он бы согласился: да-да, китайская угроза реальна. Только кто же будет интересоваться мнением арестанта.

— Да, вроде и свой Пиночет есть, да жидковатого разлива оказался, жидковатого. Жаль, поправить некому! — завершил своё фрондёрство генерал и тут же перешёл на свойский тон.

— Ну, что, господа офицеры, пора и перекусить? Страна ведь давно рушится, что же теперь — не есть, не пить? — И Чугреев с Фоминым согласно зашевелились в своих креслах. Кто откажется? Да и отказывать иванаж ивановичаж выйдет себе дороже.

Служивая подруга тут же стала накрывать на стол, и делала всё быстро, умело, аккуратно. Сначала расставила посуду, потом достала из пластиковых контейнеров закуски. Перед лицом подполковника двигались её длинные руки, белые пальцы отделяли пластинки сыра, ветчины, вытаскивали из пакета нарезанный загодя хлеб. Но Чугреев, не отрываясь, смотрел не на закуски, а на женскую грудь, что чётко выделялась под майкой и бесконвойно — без лифчика, что ли? — выпирая сосками, колыхалась так близко. Он так увлёкся этим колыханием, что вздрогнул, услышав голос Фомина.

— Не положено! — выкрикнул майор, увидев, как спортсменка выставила на стол стаканчики и бутылку марочного коньяка. Он не так быстро, как Чугреев, но тоже пришёл к выводу, что затея с изменением маршрута ещё аукнется, и больше всех достанется ему, Фомину, а не подполкану Чугрееву. Передать-то зэка они передали, но ведь ещё не довезли. А Чугрей, смотри-ка, от нетерпения прямо сглатывает, будто водки три дня не пил.

— А что, совсем не пьёте? Нет, надо указать вашему хозяину, плохо воспитывает подчинённых, — ухмылялся в лицо Фомину генерал.

— Как не пить? Но не в этой же ситуации, — продолжал упрямиться Фомин.

— А какая такая ситуация? Скажите, пожалуйста, один зэк сколько служб на уши поставил! Бросьте вы разводить бодягу на пустом месте! Изменили маршрут, и что? Золотое яйцо выпало? Может, у кого и выпало да нам, какое дело! — хохотнул генерал. — Скоро Оловянная будет, вы на поезде сколько бы пилили? А мы к двадцати четырём часам будем на месте…

И по знаку старшего один из подчинённых вынул пробку и стал разливать пахучую жидкость по пластиковым стаканчикам. Это, значит, у них виночерпий?

«Спитая, однако, команда! — определил Фомин. — Ты смотри, как отработано, всё без лишних слов! Будто все из одного кабинета…»

— Давайте, давайте! Не стесняйтесь, коллеги! Ваше здоровье! — поднял свой стаканчик генерал. Чугреев толкнул напарника в бок, и Фомин сдался. Да и сопротивлялся он больше для вида. Нет, и в самом деле, не кидаться же почём зря на дармовую выпивку, а то специалисты ещё отметят где-то у себя: имеет, мол, Фомин такую слабость. А ему эта должность таким трудом досталась, вертелся, как распоследняя олюра на… Вспоминать не хочется! Зато теперь инспектируй себе, да поплёвывай. Вот только с этапом ему кто-то, падла, удружил, ох, чует он, удружил! Это подполкану хоть бы хны, вон как наворачивает… Метр с кепкой, а прожорливый! Интересно, на обмывку своей звездюли в ресторан пригласит или в каком кабинете накроет?