— Полина Модестовна, — предложил я, — поедемте на нашей машине.

— На чем угодно, только скорей.

Понятых я отпустил. Участковый инспектор остался ждать няню с внуком. Я отвёл его в сторону и дал указание, что отвечать, если будет звонить Генрих. В машине передал Полине Модестовне разговор с санитаркой, пытаясь смягчить его ещё больше. Залесская молча прикладывала платочек к глазам, но, в общем, держалась.

Только когда врач подвёл нас к палате и она увидела сына, лежащего на больничной койке с поднятой вверх загипсованной ногой, Залесская расплакалась, бросилась к Валерию.

Мы с хирургом прикрыли дверь, оставшись в коридоре.

— Как он? — спросил я.

— Он-то что, — вздохнул врач. — Перелом. Ну, шок был небольшой. А водитель… — Хирург покачал головой и посмотрел на часы. — До сих пор оперируют. Сам завотделением.

Тяжеленная черепная травма. Раздроблён весь левый плечевой сустав… У мужика трое детей, жене кто-то сообщил, сидит возле операционной… На её лицо глянуть невозможно…

— Вы знаете, как это произошло?

— Рассказывают, что этот парень сам бросился под машину. Шофёр чудом успел свернуть и-в угол дома. Наверное, опытный водитель. Самосвал!

— Я могу побеседовать с Залесским?

— По вашей линии, хотите сказать?

— В общем, да… Допросить.

— Это срочно?

— Срочно.

— Ну хорошо, недолго-можно. Только и я там буду.

За него в ответе, как говорится…

— Пожалуйста.

Хирург заглянул в палату и довольно бесцеремонно произнёс:

— Мамаша, повидались, достаточно… Мы и так сделали для вас исключение.

— Иди, мама, все будет хорошо, — услышал я голос Валерия.

Послышался звук поцелуя. Залесская вышла.

— Что с шофёром? — спросил Залесский у врача, когда мы вошли в палату.

— Плохо, — хмуро ответил хирург, и мне показалось, что он хотел крепко выразиться. Наверное, выразился бы, не присутствуй я. Понять его можно: он знает, что сейчас делается в операционной, помнит, что у дверей сидит убитая горем женщина, которой, возможно, не суждено увидеть мужа живым. Да, атмосфера была тягостной.

— Голова не кружится? — спросил у Залесского врач.

— Нет.

— Не тошнит?

— Нет.

Хирург подумал минуту и бросил:

— Вы начинайте, а я сейчас вернусь. — И вышел из палаты.

Я сел на единственный стул.

— Игорь Андреевич, — начал Залесский вполне твёрдым голосом, — я вам сказал неправду насчёт Генриха… Когда вы мне сообщили, что он был восьмого июля в Крылатом, я понял все… Почему он посоветовал шантажировать Ильина, звонил специально из Североозерска, написали ли мы с Аней якобы предсмертное письмо… Какой же я был слепец! Но я никогда не мог предположить, что Генрих способен на убийство. Знал, что он деляга, не чист на руку, беспощаден… Но поднять руку на женщину! И таким ужасным способом!

— Он был двадцать пятого июня у вас дома?

. — Как снег на голову свалился. Я думал, что он не найдёт меня в Крылатом. Недооценивал его…

— А теперь, пожалуйста, по порядку. Откуда вы знаете друг друга, что вас связывало, о его визите двадцать пятого июня…

— Как познакомились? Отец был защитником по делу, по которому приходил Генрих. Полностью-Генрих Васильевич Глазков… Я не знаю точно, что было на процессе, кажется, кто-то изменил показания или ещё что. Короче говоря, отец дело выиграл. Генриху вынесли оправдательный приговор. Я учился тогда в десятом классе. В благодарность, что ли, но он стал меня опекать. Водил в рестораны, подкидывал кое-что из вещей. Куртку там, джинсы — это особый дефицит, — стильный плащ… В Одессе я в институт не поступил, срезался. Знакомые отца написали из Вышегодска, что там легко поступить в сельскохозяйственный институт. Мне было все равно. Диплом на самом деле нужен был родителям. Как же, сын обязан иметь диплом.